Белка в колесе (СИ)

Уйти в сеть решили, когда стало ясно, что удержать на орбите тысячи эсминцев Коалиции нет никакой возможности, они всё прибывали и прибывали, появляясь из подпространства, висели уже целыми островами над городами-миллионниками, а наши звездолёты им проигрывали. Ребята умирали в разваливающихся на части, горящих машинах. Их отчаянные голоса до сих пор возникают в голове, когда пытаешься хоть ненадолго забыться. Война шла уже двенадцатый год, и конца-края ей не было. Людей на Земле почти не осталось. Сдавали территорию за территорией, твердили как мантру, что мы обязательно сюда вернёмся.

Тогда и предложили игровое поле "War and Peace".

"Легенда игры подходит и кухарке, и президенту. Это почти просто жизнь. Хочешь удовольствий - готовь монеты. Сеть большая - на ближайшие десять лет хватит, а дальше посмотрим", - сказал её хозяин, некто Хантер. Имени его никто не знал.

Но в этом мире давно привыкли, что даже у бабушки имеется ник и квартира где-нибудь в Зимабурге или в Сан-Ремо-3, а имя её и настоящий облик знает только самый младший член семьи, и помнит недолго, до первого приобщения к большой игре. Через "третий глаз" - вшит чуть выше правого виска.

Я вернулся. Как если бы проснулся и открыл глаза, и оказался в "штурманской рубке". Комната набита техникой, экранами. Я сижу в кресле перед одним из них. Минога, прищурившись, посмотрел исподлобья:

- Всё нормально?

- Да.

- Славка тоже в норме, ладно, на сегодня хватит.

- Как у тебя это получается, как я оказываюсь в нём? - криво усмехнулся я, после Славки мне ещё долго не по себе, нутро переворачивается от той боли, которая плещется в голове парня.

- Ты и я - программы, сам знаешь, - жёстко ответил Минога и отвернулся от меня. - А вот найти адрес Славкиного "третьего глаза" оказалось непросто. Но нашёл в одном из архивов. Дальше подключение одного виртуального канала к другому, минутное дело и вы в сети.

На экране - грязно-серый потолок и трансформер, чёрный, плоский, похожий на морского ската, движется с тихим свистом между койками и висит над головой каждого. Кадр застыл, это то, что я видел Славкиными глазами перед уходом.

Минога иногда переводит мне немного монет на счёт, крохи. Никому неизвестно, кто он на самом деле. Ходили слухи, что это сам Хантер, хозяин игры.

- Завтра опять жду, - сказал Минога, жилистое неулыбчивое лицо его изобразило улыбку, - нам лучше поторопиться. Сам понимаешь.

Я кивнул и пошёл домой.

Человек очень быстро привыкает ко всему, вот и я привык называть домом этот кем-то нарисованный мир. Намеренно проехал в подземке, прошёл пешком по мосту. В центре города превосходная графика. Особенно вечером, когда все возвращаются с работы, идут куда-нибудь отдохнуть.

Свет неона дрожит, отражаясь в лужах, только что прошёл дождь. Блестят перила моста. Запах мокрого асфальта, моря, тёплого летнего дождя. Шпили стоэтажек подсвечиваются огнями. Над Третьей Авеню со вчерашнего дня висит остров-кафе. На его причале уже пришвартовано около десятка воздушных катеров. А вечер ещё только начинается. Но завтра его здесь не будет, уйдёт к фьордам - пятничная гонка.

Над головой пролетел птеродактиль, сорвало шляпу от взмахов крыльев, я поймал её уже у самой воды. Ящер покружил над городом. Конечно, пошёл в сторону пролива, гоночные фьорды там. На спине виднелся наездник в красном шлеме.

Опять пошёл дождь. Лупанул по мне и по лужам. Я подставил ему лицо. Пусть не моё, нарисованное всего за пять монет, и которое ничего не чувствует. Чтобы просто представить, что я там, в том мире, где всё по-настоящему. Идёт дождь, я возвращаюсь домой промокший, и Маринка не прячет счастливые глаза.

Дома выяснилось, что сегодня опять плохо с сетью. Эти не до конца прорисованные комнаты, половина тарелки с куриной голенью, будто её уже кто-то ел, сквозь пол просвечивает нижний этаж, у Маринки нет уголков губ и глаз. Она от меня отворачивается, грустно улыбаясь.

Противно понимать, что просто на это не хватило монет. Нам присвоен третий уровень. Но здесь стало совсем плохо с работой.

Люди не болели, не умирали, дети не росли, старики не старились.

Хуже всего тем, кому придётся вернуться повзрослевшим в детское тело. Мой десятилетний не появляется вот уже полгода. Теперь ему двадцать восемь.

Нахожу его в борделе, на Марсе. Темно, тесно, сколько их там... трое, четверо, тела, тела. Но доступ по-прежнему прямой. В меня летит берц:

- Отключу доступ, я тебе давно сказал!

Комната рушится квадратами. Жду. Через пару минут появляется кровать, плывущая в невесомости, сын - один, боком, голый и злой.

- Сегодня среда, вы договаривались с матерью видеться по средам. На звонки ты не отвечаешь вот уже месяц. А завтра мне придётся исчезнуть. Мать не рискнула зайти первой. Ты ведь знаешь, я не могу подключить другой доступ.

Молчит. Одевается. Надо же, выстроил себе возможный будущий облик из себя десятилетнего в двадцативосьмилетнего. Значит, деньги есть - это хорошо. Похож на меня - это приятно. Одевается, значит, мать для него ещё что-то значит. Зову Марину.

- Прости, забыл, мам.

- Ничего, я понимаю, у тебя дела.