Бельканто

– Нет-нет, ничего подобного. Я, разумеется, мечтаю, чтобы они отвязались от нас наконец, но учинить над ними какое-то насилие – нет, такого я не хочу. В общем и целом не хочу. Мои сны – про моих дочерей. Я возвращаюсь домой после этой заварушки. То я сбежал, то меня освободили – каждую ночь по-разному. И вот я вижу, что в моем доме полно молодых людей. Как будто мой дом стал закрытым мужским учебным заведением. Каких там только пацанов нет – мелкие, здоровенные, белые, черные, толстые, тощие… Они везде. Они едят продукты из моего холодильника и курят сигареты на моем балконе. В ванной они бреются моей бритвой. Когда я прохожу мимо, они смотрят на меня этак равнодушно, будто я никто и звать меня никак, и продолжают заниматься своими делами. Но это-то не страшно, страшно другое. Эти молодые люди… они… они познают моих дочерей. Они стоят в очереди перед их спальнями – даже перед спальнями двух младших! Это просто кошмар, отец. Из-за дверей я временами слышу смех, временами всхлипывания, и тут я начинаю убивать этих мальчишек, одного за другим. Я хожу по дому и ломаю им шеи, как спички. Они даже не сопротивляются, не отступают. Смотрят на меня удивленными глазами, пока я отрываю им головы. – Руки у Мендосы тряслись, и он засунул ладони между колен.

Беатрис решила осторожно заглянуть в столовую, чтобы посмотреть, не плачет ли здоровяк. Ей показалось, что голос у него дрожит. Так вот что снится другим людям! Вот, значит, в чем они исповедуются! Она посмотрела на часы: час двадцать.

– Ах, Оскар, Оскар, – сказал отец Аргуэдас. – Это просто стресс. И никакой не грех. Мы молимся о том, чтобы в наши головы не закрадывались дурные мысли, но иногда они закрадываются, и тут мы ничего не можем поделать.

– Но во сне все кажется таким реальным, – сказал Оскар и добавил нерешительно: – И я не чувствую себя несчастным. Меня обуревает гнев, но убивать мне очень нравится.

Тут отец Аргуэдас встревожился.

– Над этим надо хорошенько подумать, – сказал он. – Молись Господу, проси его защиты и правосудия. И тогда ты вернешься домой с успокоенным сердцем.

– Надо полагать, – с сомнением произнес Оскар. Теперь он ясно осознал, что ждал от священника совсем другого: никакого не оправдания, а только уверения, что все это невозможно в действительности. Что его дочери дома в безопасности и никто их не насилует.

Отец Аргуэдас наклонился к Мендосе, посмотрел ему прямо в глаза и строго произнес:

– Молись Деве Марии. Три круга по четкам. Понятно? – Он вынул из кармана свои собственные четки и вложил их в большую руку Оскара.

– Три круга, – повторил Оскар и начал перебирать четки – на сердце тут же полегчало. Поблагодарив отца Аргуэдаса, он вышел из столовой. В конце концов, молитва – это тоже занятие.

Несколько минут священник молился о грехах Оскара Мендосы, а затем прокашлялся и крикнул:

– Ну что, Беатрис, интересно было подслушивать?

Помедлив, она вытерла кончик косы о рукав, а затем перекатилась со спины на живот и заглянула в комнату.

– Вы это о чем?

– Подслушивать нехорошо.

– Вы арестант! – воскликнула она, хотя и без особой уверенности. Она бы все равно никогда не подняла оружие на священника и поэтому грозно ткнула в его сторону пальцем: – Я имею полное право слушать все, что вы говорите!

Отец Аргуэдас откинулся на спинку кресла.

– Чтобы удостовериться, что мы тут не замышляем убить вас во сне?

– Точно!

– Хорошо, иди и начинай свою исповедь. У тебя уже есть в чем каяться. Это облегчает нашу задачу. – Отец Аргуэдас блефовал. Никто из террористов к исповеди не ходил, хотя многие присутствовали на службе, и он разрешал им принимать причастие вместе с другими. Он предполагал, что таково, быть может, распоряжение командиров – никаких исповедей.

Но Беатрис еще ни разу в жизни не была на исповеди. В ее родную деревню священник приезжал от случая к случаю, когда позволял график. Он был очень занятым человеком и окормлял огромный горный регион. Иногда его не видели месяцами. Но даже когда он приезжал, у него не было ни одной свободной минуты: все время отнимали службы и причастия, крещения, венчания, похороны и земельные споры. Исповедовали только преступников и неизлечимо больных, а не каких-то там бедных девчонок, все грехи которых ограничивались тем, что они кололи булавкой своих младших сестер и не слушались маму. Исповедь была занятием для очень старых или очень плохих людей, а Беатрис не относила себя ни к тем ни к другим.

Отец Аргуэдас поднял руку и заговорил очень мягко – кажется, с Беатрис больше никто не говорил таким голосом:

– Подойди ко мне. Я помогу тебе начать.

Ну что ж, подойти – дело нехитрое, и сесть на стул тоже. Он велел ей наклонить голову, затем положил руки ей на макушку и начал молиться. В саму молитву она не вслушивалась. Она слышала только отдельные слова, такие прекрасные: «Отец», «благословение», «прощение». Так приятно ощущать тяжесть его рук на голове. Когда наконец он закончил молитву и убрал руки, она почувствовала себя совершенно невесомой, свободной. Она подняла голову и улыбнулась ему.