Бельканто

Вот почему Гэн, понимая, что впереди их ждет реальная опасность, постарался выкинуть эту мысль из головы едва ли не в ту же минуту, как Месснер покинул дом. Он напечатал новый список требований к командирам, потом помог готовить ужин. Спать он лег, как обычно, и проснулся в два часа ночи, чтобы отправиться в посудную кладовку на свидание с Кармен. Он рассказал ей все, уже освободившись от волнения, которое испытывал днем. Он успел о нем забыть.

– Я обеспокоен словами Месснера, – сказал Гэн. Кармен сидела у него на коленях, обхватив его руками за шею. «Я обеспокоен». Это было самое сильное слово, которое он нашел.

Кармен, которой следовало внимательно выслушать его и засыпать вопросами о собственной безопасности и безопасности своих товарищей, только поцеловала его, потому что и она в полной мере овладела искусством забывать. Они овладели им вместе. Поцелуй как будто погрузил их в глубокое и чистое озеро, стирающее память.

– Подождем, а там видно будет, – сказала Кармен. Могли ли они что-нибудь предпринять, попытаться удрать? У них для этого были все возможности: террористы совершенно распустились. Никто ни за кем не следил. Гэн запустил руки ей под рубашку, ощутил под пальцами ее острые лопатки.

– Надо сбежать, – сказала она. Но ее наверняка поймают и станут пытать. Так говорили ей командиры во время тренировок. И под пытками она расскажет им все. Она уже не помнила, о чем именно никому не должна рассказывать, – о чем-то таком, что могло привести к гибели ее товарищей. На свете существовало два места, где она могла укрыться: в доме и вне дома, и еще вопрос, где безопаснее. В доме, в посудной кладовке, она чувствовала себя спокойнее, чем где-либо еще. Ей было ясно, что святая Роза Лимская обитает здесь, в этом доме. И Кармен находится под ее защитой. Святая услышала ее молитвы. Лучше держаться своей святой. Она снова поцеловала Гэна. Все девчонки мечтают о такой любви, как у нее.

– Надо бы это обсудить, – сказал Гэн. Но она уже сняла рубашку и расстелила ее на полу. Этот импровизированный ковер так и манил их лечь. И они легли.

– Давай обсудим, – прошептала она, блаженно закрывая глаза.

Как только Роксана Косс влюбилась, она тут же влюбилась снова. Это были два разных, но связанных одно с другим переживания, – одно накладывалось на другое, – так что мысленно она не могла их разделить. Кацуми Хосокава вошел в ее комнату посреди ночи и долго стоял у двери, держа ее в своих объятиях. Казалось, он явился откуда-то, где никому, кроме него, не удалось выжить, – с места авиакатастрофы или кораблекрушения, и теперь был способен лишь на одно: держать ее в своих объятиях. Они не могли разговаривать друг с другом, но Роксана Косс не считала, что язык является единственным способом общения. Кроме того, о чем тут говорить? Они понимали друг друга без слов. Она прижалась к нему, обхватила руками его шею, он обнял ее за спину. Иногда она ему кивала, иногда он покачивал ее, словно баюкая. Прислушиваясь к тому, как он дышит, она подумала, что он, наверное, плачет. Она его понимала. Она сама плакала. Она плакала от облегчения, наступившего оттого, что он рядом с ней в темной комнате. Такое облегчение испытываешь, когда тебя любят и когда ты любишь. Они бы простояли так всю ночь, и он так и ушел бы, не сказав ни слова, если бы она не завела руку себе за спину, не обхватила бы его ладонь и не повела его к постели. Есть много способов разговаривать друг с другом. Он поцеловал ее, она откинулась на спину. Шторы на окнах были задернуты, и в комнате стояла полная темнота.

Утром она на минутку проснулась, потянулась, перевернулась на другой бок и снова заснула. Она понятия не имела о том, сколько спала, но вдруг услышала пение, и ее пронзила мысль: она не одна. Она не влюбилась в Сесара, она влюбилась в его пение.

Так и пошло: каждую ночь господин Хосокава приходил к ней в спальню, и они занимались любовью; каждое утро внизу ее ждал Сесар, и они занимались пением. Если раньше у нее были и другие желания, то теперь она напрочь о них забыла.

– Дыхание, – говорила она. – Посмотри, как надо. – Она наполняла свои легкие воздухом, потом вдыхала еще, потом еще немного, пока не задерживала дыхание. Неважно, что он не понимал ее слов. Она вставала прямо перед ним и клала руку ему на диафрагму. Ему все было ясно. Она выталкивала из его тела весь воздух, а затем заставляла его вдыхать снова. Она пропела фразу из «Тоски», покачивая рукой, как метроном, и он повторил за ней эту фразу. Он не был студентом консерватории, который старается, чтобы нравиться учителям. Ему не надо было преодолевать издержки неправильного обучения, потому что он вообще никогда ничему не учился. Он ничего не боялся. Он был мальчишкой, полным ребяческой бравады, и голос его звучал громко и страстно. Он выводил каждую гамму, каждую мелодию так, словно пением спасал свою жизнь. Он погружался в свой собственный голос, и этот голос поражал его самого. Он бы жил и умер в джунглях, этот голос, если бы не пришла она и не принесла ему избавление.