Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Всего двадцать четыре часа, Гэри, всего двадцать четыре часа, и если ничего не придумаю, я буду бормотать что-то невнятное в трубку, когда мне позвонит мисс Фарланд. Чувствую себя как большой кит, задыхающийся на пляже.

— О несчастный серо-белый кит, серо-белый кит, серо-белый кит, потерял он сон и аппетит, сон и аппетит, сон и аппетит… — пропел Гэри на мотив Yellow Submarine, танцуя вокруг скамейки.

— Прекрати! От тебя голова кружится!

— Сон и аппетит, сон и аппетит!

— Прекрати! Говорю тебе — прекрати! Если ты думаешь, что это остроумно…

— Серо-белый кит, серо-белый кит!

Гортензия вскочила и подняла руку, чтобы заткнуть ему рот.

Ее рука застыла в воздухе, и Гэри подумал, что она таким образом восхваляет его вокальные данные. Он поклонился, чтобы она ему похлопала, трижды махнул в воздухе воображаемой мушкетерской шляпой, пропел:

— О, благодарю, благодарю! Благодарю вас, прекрасная дама! Мое сердце трепещет при мысли, что вы… — и вдруг был прерван сухим и резким:

— Хорош идиотничать! К нам идут Жозиана и Младшенький.

Он обернулся и увидел вдали мать с ребенком, которые действительно направлялись прямо к ним.

— А! — разочарованно протянул он. — Вот оно в чем дело, а я-то подумал…

— Черт! Еще придется разговаривать с этим рыжим стручком!

— Ладно, не преувеличивай! Малец-то прикольный…

Он плюхнулся на скамейку рядом с Гортензией и стал ждать, пока упряжка мать — сын до них дотащится.

— Жалко, я отдал матери фотик, а то бы их сфотографировал…

— Толстуха и ее Карлик на улицах Парижа! Как увлекательно!

— Да что с тобой?! До чего противная! Завтра, обещаю, — пойдешь одна! Ты меня достала! Ты такая злобная, что даже Париж делается с тобой уродом!

И он повернулся к ней спиной, ища глазами какую-нибудь красивую девушку — исключительно чтобы позлить вспыльчивую Гортензию.

— Ты не понимаешь, что сегодня тридцать первое! Завтра первое января, а я по-прежнему ничего не нашла! А ты хотел, чтобы я сияла от радости, ходила колесом и насвистывала с тобой песенки?

— Я уже говорил тебе и еще повторяю: расслабься, освободи голову. Но ты упорствуешь и напрягаешь измученный мозг!

— Молчи, они идут! Улыбнись! Я не хочу, чтобы они видели, как мы ругаемся!

— Да ты к тому же и лицемерка!

Жозиана заметила их и приветствовала широкой улыбкой счастливой женщины.

Все было в порядке. Мальчик, переодетый в обычного малыша, грыз печенье, пуская слюнки, последний розовый луч солнца озарял черепичные крыши, его щечки раскраснелись от свежего воздуха, они шли домой, там она наполнит для Младшенького ванну, погрузит в воду локоть, чтобы проверить, какая температура, намылит его тельце овсяным мылом для чувствительной кожи, они будут болтать и смеяться, и он замурлыкает от счастья, когда она завернет его в теплое махровое полотенце, зачмокает губами, показывая, как целует мамочку, о, как прекрасна жизнь, как прекрасна…

— Привет всем! — воскликнула она, поставив коляску на тормоз. — Каким ветром вас сюда принесло?

— Зловонным дыханием Парижа, — объяснил Гэри. — Гортензия ищет идею, облизывая стены парижских домов, а я хожу с ней за компанию. Ну, я еще пытаюсь…

— Что же за идею ты ищешь, красавица моя? — спросила Жозиана, заметив мрачную физиономию Гортензии.

— Она ищет идею своего проекта. И не находит. И зла на весь мир, предупреждаю…

Гортензия отвернулась, чтобы не отвечать.

— Где же ты ищешь идею? В кронах каштанов? На террасах кафе?

Гортензия пожала плечами.

— Нет! — объяснил Гэри. — Она думает, что идея выскочит готовенькая из камня зданий. Ощупывает камни, гладит их, рисует, учит наизусть. Глупость, конечно, но что поделаешь!

— Вот как! — удивленно воскликнула Жозиана. — Идея, выходящая из камня… Я не совсем понимаю, но, может, это оттого, что я не большого ума…

«До чего тупая баба! — подумала Гортензия. — А как разряжена! Сплошная безвкусица. Мещанка, домохозяйка, которая читает всякие сюси-пуси типа любовных романов и одевается в магазинах для толстух».

И тут Младшенький оставил свое обмусоленное печенье и объявил:

— Гортензия права. Эти здания великолепны. И они вдохновляют. Я каждый раз смотрю на них, когда мы идем в парк, и они не надоедают. Они так похожи и такие разные…

Гортензия подняла голову и в упор взглянула на рыжего стручка.

— Скажите, пожалуйста, Карлик-то развивается на глазах! Когда мы были у вас на Рождество, он так не разговаривал…

— Да, я изображал младенца, чтобы сделать приятное матери! — объяснил Младшенький. — Она прямо светится от счастья, когда я лепечу всякий детский бред, а поскольку люблю ее больше всех на свете, я стараюсь изображать перед всеми дебила…

— Ну и ну, — зачарованно пропела Гортензия, не сводя глаз с малыша. — И много ты знаешь слов, которые от нас скрываешь?

— Великое множество, моя милая дама, — провозгласил Младшенький, заливаясь смехом. — Например, я могу объяснить, почему тебе нравятся эти здания из золотистого камня. Попроси меня ласково, и я скажу…

Гортензия попросила, ей было страшно интересно, что собирается сообщить ей Карлик.