Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— На самом деле не очень… Но это очень хороший институт. Лучший французский вуз.

— Ты сам решил поступать?

— Нет, родители…

— Тогда подумай хорошенько — чего ты сам-то хочешь? Потому что, не обижайся, но из того, что ты рассказываешь, у меня создается впечатление, что ты в своей жизни не актер, а статист. Ничего сам не решаешь. Делаешь, что тебе скажут.

Слышать это было обидно.

— Вы тоже долго делали, что вам скажут.

— Потому-то я тебе и говорю, что так жить не надо! В какой-то момент надо взять себя в руки и начинать все решать самому.

Когда он об этом говорит, кажется, что все так просто…

Он снова рассказал мне про место за туманом. Он нашел свое место.

Это был волшебный вечер.

Мы поужинали вдвоем. Он заказал ужин в номер, обслуживали нас по-царски. В салате он выбирает только самые красивые, ровные листочки, прочие не ест. Ничего себе! Дома у нас надо все доедать до последнего листика, даже подвядшие. Но я решил есть как он, некрасивые листья оставил на тарелке. Правда, их было немного. Я купался в роскоши. По-моему, у меня даже поступь изменилась, когда я вышел из гостиницы: я шел, засунув руки в карманы, и насвистывал.

Родители сидели в гостиной в пижамах и халатах, с мрачным видом. Я объяснил, что мы ходили с Женевьевой в кино и фильм нам так понравился, что мы остались на второй сеанс. Не забыть бы ее предупредить, чтобы она не проболталась!

12 января 1963 г.

Я рассказал Женевьеве, что провел вечер с ним, а родителям сослался на нее. Она опустила глаза и спросила: «Ты что, влюбился?» Я ответил, мол, спятила? А она говорит: «Ну так докажи, что нет! Поцелуй меня!» Мне совершенно не хотелось с ней целоваться, но пришлось, иначе она бы меня раскусила. Я коснулся ее пушка над верхней губой… Просто дотронулся губами до ее губ, не крепко, не взасос, ничего такого! Она положила голову мне на грудь и вздохнула: «Теперь мы помолвлены!» У меня по спине скатилась капелька холодного пота…»

— Мама, мама! — кричала Зоэ, вернувшись из школы. — Ты где? Что ты делаешь?

— Читаю дневник Юноши.

— А, и докуда ты дочитала?

— Он только что поцеловался с Женевьевой.

— Фу! Зачем?

Жозефина объясняла. Зоэ слушала, опершись щекой на руку. Рассказывая о Юноше дочери, она училась лучше его понимать. Проникала в его мысли. Не судила его, нет, — превращала в героя своей книги. Она словно пропитывалась им насквозь. Вот так, думала она, и надо писать: нужно понять персонажа, набрать как можно больше мелких деталей, дать им настояться, в определенный момент произойдет щелчок — и он оживет. И останется просто следовать за ним, смотреть, что он делает.

— Тебе не скучно мне рассказывать? — спрашивала Зоэ.

— Наоборот, мне интересно. Это как рассказывать самой себе. Почему ты думаешь, что мне скучно?

— Потому что у тебя иногда бывает плохое настроение, у меня такое чувство, что я тебе действую на нервы. Раньше ты была другая. Раньше тебе всегда можно было рассказывать о чем угодно, когда угодно, и ты всегда слушала…

— А сейчас я меньше слушаю?

— Ну да, — кивала Зоэ и прижималась к матери.

— Сейчас я все время зверую?