Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

Они никогда не пользуются лифтом. Папаша глядит сурово, и рот у него как застежка-«молния», а мамаше словно никогда в жизни и пукнуть не приходилось! Помнишь, как мадам Ван ден Брок заводила свои оперные арии и по всей лестнице неслась музыка? Так вот этому всему конец, теперь у нас тишина и покой — разве что окажется, что наши голубые на досуге любят танцевать танго!»

Если ей не удастся вызвать у него улыбку этой галереей портретов — литературная слава ей не светит. Зоэ обожала наблюдать и подмечать всякие яркие детали из жизни. Как Виктор Гюго. Она очень любила Виктора Гюго. И Александра Дюма. «Ах! Ах! — произнес он на бразильском языке, которого не знал». Она умирала со смеху от этой фразы. Рассказала ее Гаэтану, но он не смеялся.

Она была разочарована.

Она поставила When the rain begins to fall Джанет Джексон, выкрутила звук на полную мощность и начала танцевать — она всегда так делала, в радости и в горе, стремясь забыться или, наоборот, ликуя. Она прыгала и вихлялась, пока совсем не вспотела — так, что колготки приклеились к ногам. Она сорвала с себя тесный эластик, вопя при этом: «You’ve got to have a dream to just hold on» — и посылая воздушные поцелуи далекому Гаэтану. Он был ее солнцем, ее радугой, ее rainbow in the sky, the sunshine in her life! «And I will catch you if you fall…»

Под конец письма Зоэ спросила Гаэтана, когда он собирается в Париж, и назначила ему свидание в чате. Не проблема, он может жить у нее. А мать его пусть там воркует со своим Лысым. Тут она решила, что ляпнула лишнее, и стерла последнюю фразу. Подписала: «Твоя возлюбленная».

Нажала на кнопку «Отправить» и услышала, как хлопнула входная дверь. Мама пришла.

Дю Геклен вскочил одним прыжком и ринулся на Жозефину, едва не сбив ее с ног: чтобы удержаться, ей пришлось опереться о стену Зоэ расхохоталась.

— До чего же тебя любит этот пес! Как дела, мамусь?

— Сил моих больше нету таскаться в библиотеку, да и вообще как-то не по возрасту! И вот что я тебе еще скажу: достал меня этот двенадцатый век!

— Но ты ведь все равно будешь защищать диссертацию?.. — обеспокоенно спросила Зоэ.

— Ну конечно! Ты глупая, что ли? Ой, а ты видела? На четвертом этаже новые жильцы!

— Да. Семейная пара геев.

— Откуда ты знаешь?

— Я сунула нос в квартиру, там только одна кровать!

— Пара голубых в квартире Лефлок-Пиньеля! Вот ирония судьбы!

— Сделать тебе сегодня на ужин макароны с лососем?

— С удовольствием. Устала как собака.

— Пойду поищу рецепт в черной тетрадке…

— Ты что, его наизусть не знаешь?

— Знаю. Но люблю все же перечитывать, чтобы быть уверенной, что ничего не забыла… Не дай бог я ее потеряю. — Зоэ нахмурилась и тяжело вздохнула. — Без нее вообще как без рук, вся моя жизнь в этой тетради.

Жозефина улыбнулась и подумала: «Ну, малыш, твоя жизнь еще только началась».

В черной тетрадке Зоэ не просто записывала кулинарные рецепты: она скрупулезно помечала, кто ей их дал и при каких обстоятельствах. Она записывала и внезапно пришедшие в голову мысли, новые ощущения или эмоции. Это ее утешало в трудную минуту.

Некоторые секреты она могла доверить только своей тетрадке.

«Мама думает, что опять справится со всем сама, потому что уже один раз так сделала, но тогда она оказалась в тупике. Ей одной тяжело, нужен кто-то, на кого можно было бы опереться. Она слишком хрупкая. И жизнь у нее была нелегкая… Здорово ее жизнь потрепала, выжгла что-то в душе. Я не все знаю, но что-то я знаю точно. И я должна вытащить из нее все горе, выпить эту чашу до дна. Я не только за себя в ответе. Потому что если я брошу сейчас маму, ей конец».

Обычная толстая черная тетрадь. На обложку она приклеила фотографии мамы, папы, Гортензии, Гаэтана, своей подружки Эммы и пса Дю Геклена, добавила виньетки и цветочки, бисеринки и пайетки, нарисовала солнышко, смеющуюся луну, добавила вырезанные из открыток силуэт Монблана и тропический пляж с пальмами.