Белла

— Разумеется, он слишком юный и не заменит Джереми. Я общаюсь с ним, и он — со мной, но разница между нами пока слишком велика. Но если ты считаешь, что мне нет до него дела, то глубоко ошибаешься.

— Росс, я и так знаю, не надо об этом напоминать, но все равно приятно слышать. С другой стороны, иногда Валентин мне даже нравится. И мне его жаль, но с ним непросто. Непонятно, о чем он думает, как относится к нашей семье, за исключением тебя. Ко всем остальным в этом доме. Не могу отделаться от ощущения, будто ты принадлежишь ему, как он считает, а остальные члены семьи как бы приемлемы, но немного — как там говорят? — превохо...

— Превосходящие?

— Нет, совсем не то. Преходящие, вспомнила! Мы вроде бы по другую сторону, он предан тебе, а нам нет места в ваших отношениях.

На пару мгновений Росс задумался, поудобнее пристроил ноющую лодыжку.

— Ревность — странная штука, верно? Я...

— Росс, как тебе не стыдно!

— Погоди секунду, не набрасывайся сразу! Я не имел в виду нас. Уж точно не тебя. Лишь хочу заметить, что ревность или другая ее форма, инстинкт собственника, испытывают все. Это своего рода бактерия, которая живет внутри каждой семьи и затрагивает все человеческие взаимоотношения. Наверное, это отнюдь не похвальное чувство, но оно есть у всех...

Он умолк, и Демельза прикусила платок, чтобы удержаться от слов. Ей хотелось возразить, что она никогда не пыталась сделать его своей собственностью, ничего подобного. Не она предложила ему бросить место в парламенте. Он всегда сам принимал решения. Демельза никогда не хотела ему указывать. Лишь трагические последствия войны привели к тому, что Росс стал уделять больше внимания сыну Элизабет, чем сыну Демельзы, младшему Полдарку, просто Генри был слишком мал.

Росс истолковал ее молчание по-своему:

— Мне не по душе мысль, что из-за твоей утраты, вернее, из-за нашей общей утраты мы разойдемся во мнениях насчет...

— Росс, это не собственнический инстинкт, — прервала его Демельза.

— Я и не говорил, что тебе присуще это чувство!

— Ладно... Как бы объяснить. Дело не в том, что Валентин близок или далек от моей семьи. Я тревожусь за тебя.

— За меня? — Росс удивленно рассмеялся. — О Господи! Он что, по-твоему, как-то дурно на меня повлияет?

— Именно!

— На меня? Ты считаешь, что юноша чуть старше двадцати лет может повлиять на мужчину моего возраста? Может, я стану пьянствовать? Играть? Заниматься контрабандой? Я уже все это проходил. Или тебя пугает, что я начну распутничать?

Демельза встала, подошла к каминной полке и поставила на нее вазочку с примулами. Серое шерстяное платье коснулось стула Росса, и он положил руку Демельзе на бедро.

— Полагаю, ты вправе относиться к этому проще, чем я, — продолжила Демельза, — может, собственнический инстинкт или ревность скрываются за суевериями, которых не должно существовать. Но ты давно меня знаешь. Никто не знает меня лучше и дольше, и порой я испытываю подобные чувства. Ты сам частенько обвинял меня, что я говорю, как Мэгги Доуз.

— Иногда я сомневаюсь, что она жила на белом свете.

— Жила, Росс. У нее были светлые волосы, наверное, крашеные, и всепроникающий взгляд черных глаз. В детстве я сидела с ней, и может, она научила меня чему-нибудь, или я сама переняла от нее. Порой у меня возникают чувства, чутье, которому я не могу дать логического объяснения, чтобы убедить такого солидного и здравомыслящего человека, как ты...

— Ну-ну! — воскликнул Росс. — И кто теперь у нас шутит?

— Ну хватит... — Демельза с тревожной улыбкой повернулась к нему. — Скажем так, по поводу Валентина у меня странное предчувствие, от которого веет холодком. Ты его любишь, и когда я его вижу, он вполне мне нравится. Знаешь, что такое мурашки?

— Да.

— У меня от него мурашки по коже.

Утром Джордж Уорлегган принимал неожиданного посетителя.

Филипа Придо он знал довольно неплохо, поскольку к нему привязалась Харриет. Они встречались в Кардью, сидели за одним обеденным столом и даже дышали одним воздухом, но едва перемолвились словечком. У Джорджа этот юноша вызывал антипатию. Во-первых, Джордж считал, что Харриет слишком носится с ним, во-вторых, его не особо волновали герои войны. Вероятно, они служили напоминанием о Россе Полдарке (у Филипа не было шрама, и он не хромал, но что-то общее в них было). В третьих, его выгнали из армии, и, по-видимому, он даже не стремился приобрести полезную профессию. Разумеется, Джордж был хорошо знаком с обычаями высшего общества — дворяне в большинстве своем не зарабатывают на жизнь, это порицается в их кругах, а если немногие осмеливаются, то их презирают, как презирают и Джорджа, который сам сколотил состояние.

— Сэр Джордж Уорлегган, — поприветствовал его Филип, стоя у порога, как бобовый стебель.

— Капитан Придо, проходите. Прошу, садитесь.

Сам Джордж не стал подниматься.

— Благодарю.

Филип нервно поправил очки. В очках он казался высокомерным, словно смотрел на собеседников с презрением. Именно это породило в Клоуэнс предубеждение к нему.