Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое!

Но самое невероятное в этом эпизоде – это то, что снять его предложила сама министр культуры Екатерина Фурцева. Почему? Видимо, потому, что она тоже чувствовала дух времени, видела приметы времени. Марлен Хуциев хотел показать абсолютно современного молодого человека, шестидесятника (фильм снимали в 1962 году), показать мир, в котором он живет. И сама Фурцева, официальный рупор советской культуры, сочла, что современный интеллигентный молодой человек двадцати трех лет, живущий в столице, не может не посещать вечера в Политехническом. Потому что в период «оттепели» увлечение поэзией стало, по чьему-то меткому замечанию, «знаменем времени».

В фильм пригласили самых популярных молодых поэтов, так впервые появилась на экране и Белла Ахмадулина. В этом фильме ей двадцать пять лет, она недавно закончила Литературный институт, недавно второй раз вышла замуж – за знаменитого сценариста Юрия Нагибина, буквально только что издан ее первый сборник «Струна». Она на взлете, и это видно невооруженным глазом. Правда, она, как это часто с ней бывало, осталась недовольна и собой, и фильмом. Точнее, не всем фильмом, конечно – ей не понравился отрывок, который использовал Хуциев, а стихотворение, которое она там читает, она вообще не раз называла «проклятым».

Правда, Ахмадулина вообще не любила все эти штампы о шестидесятниках, «оттепели», «знаменах времени» и т. д. «Повышенное внимание к той эпохе мне понятно, – рассказывала Елизавета Кулиева, – но мама к шестидесятникам себя не причисляла и термина этого не признавала. Ей всегда казалось, что люди ее поколения любят в оттепели свою юность – с такой же нежностью мои ровесники вспоминают сейчас конец девяностых. Мама этой ностальгии не разделяла. Художник всегда шире – эпохи, моды, стилистических рамок. И конечно, поэзия не должна быть достоянием миллионов: люди нередко приходили на стадионы не во имя ее самой, а всего лишь отдавая дань моде. По счастливому стечению обстоятельств мамино обаяние, ее красота и необычный голос сделали камерные тексты интересными для неискушенных слушателей. Но степень таланта, конечно, не стадионами измеряется».

Белла Ахатовна Ахмадулина была из тех, кто безо всякой болезненности относилась к этому спору и дискуссии – кто они, женщины, пишущие стихи? Поэты, поскольку само сочинение стихов – занятие совершенно мужское – или поэтессы. Она действительно была великим поэтом или великой поэтессой, я повторяю, ей не было важно, как ее называли.

Когда вспоминаешь ее, то, в первую очередь, вспоминаешь образ птицы, кажется, вот-вот взлетит из фильма Хуциева, где она выступает в той самой аудитории Политехнического, где они, «шестидесятники» – Вознесенский, Рождественский, Окуджава, Ахмадулина – вышли к публике и стали любимы не сотнями, не тысячами, а десятками тысяч. Стадионы – это те, кто приходил на их выступления и кто вслушивался в их стихи.

Казалось, если Евтушенко, Рождественский адресуются действительно к этим самым десяткам тысяч, то голос Ахмадулиной, хотя бы потому, что она женщина, и потому что стихи ее были намного лиричнее, намного интимнее, чем их, полные социального пафоса, адресуется к единицам. Но любили ее точно так же, как и их – тысячи и десятки тысяч. И говорила она в своих стихах вроде и о любви, но и о каких-то очень серьезных, очень важных вещах. Это стихи какой-то невероятной искренности, невероятного какого-то интимного и отражавшего одновременно новые свободные чувства свободного поколения «шестидесятников», к которым она принадлежала.

Григорий Заславский, журналист, критик.

Но не все были такими перфекционистами, а многие зрители, особенно из глубинки, вообще впервые увидели и услышали Ахмадулину и других молодых поэтов. Хотя вышел фильм не сразу, ему больше года пришлось пролежать на полке, а потом его еще и перемонтировали, и в результате от вечера в Политехническом остался только небольшой кусочек.

«Лучший фильм Марлена Хуциева с трагической судьбой и двумя названиями, – писал о «Заставе Ильича» Валерий Кичин. – Это были годы, когда всесильный Никита Хрущев нападал на творческую интеллигенцию, абстракционистов бранил «пидарасами», скульптору Эрнсту Неизвестному советовал уехать на Запад, а картину Хуциева считал искажением образа молодого современника. В ней юный герой встречается с собственным отцом, погибшим на войне. Отец оказывается ровесником сына и не может ответить на его вопрос: как жить? Потому что и сам еще не жил. Хрущева это особенно возмутило: как так, отец – и не может помочь сыну определиться?! Картину едва не зарубили, но потом все же выпустили на экран под именем «Мне двадцать лет» и с большими купюрами. Сегодня вырезки вернули на место. Великий фильм, наиболее полно рассказавший о своем времени. Документальный эпизод в Политехническом, где читают свои стихи молодые Вознесенский, Евтушенко и Ахмадулина, теперь кажется невероятным: неужели так было, неужели вся страна жила поэзией, словно не замечая «духовного гнета тоталитаризма»? А может, это мы сегодня снова слепы? Ответы содержатся в фильме, а он не врет».