Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась

Эти утренние походы на рынок превратились для меня в настоящее путешествие в страну чувственного, зрительного и обонятельного удовольствия. Салат здесь был свежайший, только что сорванный, а как прекрасен толстый, правильной формы стебель фенхеля; и какое волнение я испытывала от прибытия свежего редиса, ярко-пурпурного с белыми вкраплениями. Я будто бы переносилась в воспоминаниях на бабушкину кухню: вот-вот она войдет, неся в руках пучок редиски, и мы будем, хрустя, уплетать ее с каждым блюдом. Антонио посмеялся над моим желанием есть то, что нельзя найти – например, авокадо, – но заметил, что, скорее всего, и его можно найти в крупных супермаркетах, где продают продукцию из Южной Америки.

– Но они грустные, – скорчил он гримасу. – Они страдают от смены часовых поясов!

Разумеется, я расстроилась – но главным образом из-за того, что мне пришлось долго изображать авокадо так, чтобы Антонио понял.

Никогда еще с тех пор, как уехала из Ирана, я не ела таких вкусных овощей и фруктов. Флорентийцы были правы: после них то, что было в Англии, казалось жалкой подделкой. В детстве я привыкла к традиционному иранскому изобилию: в каждом доме неизменно стояла чаша с таким количеством фруктов, что я невольно задавалась вопросом, не привязаны ли они невидимыми ниточками, чтобы не рассыпаться. Мелкий сладкий золотистый виноград, сочные белые персики, маленькие огурчики, которые мы поедали, разрезав пополам и подсолив. Эти вкусные воспоминания всегда были со мной – как и память о том шоке, какой я испытала, приехав в серую Англию в 1979 году, где люди выстраивались в очередь в супермаркете, чтобы купить по одному апельсину, банану или яблоку на человека. Казалось, других фруктов англичане не знали. В школе-пансионе я впервые попробовала консервированные фрукты – все, что я привыкла есть свежим, жалко плавало в сиропе, таком сладком, что у меня сводило зубы. И хотя последующие два десятилетия изменили кулинарные привычки британцев в лучшую сторону, мне так и не удалось найти в Лондоне помидоры, хотя бы отдаленно напоминающие те, что я ела в Иране – кусая, словно яблоки. Теперь же эти воспоминания лавиной нахлынули на меня, и я никак не могла наесться.

К счастью, я могла себе это позволить, поскольку цены были вполне доступными – и я записывала все расходы в блокнот. Каждое утро я бродила по рынку, просто наслаждаясь зрелищем: грозди красных чилийских перцев и гирлянды чеснока, пучки трав, похожие на букеты цветов, веселая перекличка торговцев и посетителей, все краски дня.

По дороге на ту сторону реки я изучала улицы, разглядывала брусчатку, запоминала, в каком месте выбоины, и вдыхала полной грудью ароматы зимнего города – едва уловимый запах мха на узких улочках, шлейф дорогого одеколона, тянущийся по пустынной улице за прошедшим мимо итальянцем. В ту пору часто шел дождь, и я, пританцовывая, обходила под зонтиком других прохожих на тротуаре, уступая дорогу пожилым флорентийкам, не согласным подвинуться ни на дюйм. Мне было проще отступить на проезжую часть, рискуя быть сбитой автобусом, чем попытаться их сдвинуть. Они были полноправными хозяйками города, непоколебимыми, как стены дворцов эпохи Возрождения, выстроенные из массивных монолитных блоков «пьетра форте».

Однажды за обедом Кикка с другой части континента внимательно разглядывала мои покупки и слушала, как я, захлебываясь от восторга, рассказываю теперь уже не только о помидорах, но и о кроваво-красных апельсинах – они были такими темными, почти фиолетовыми. Она спросила, есть ли у меня фенхель, и, когда я ответила утвердительно (изысканно-нежный вкус фенхеля стал для меня еще одним открытием), поделилась со мной рецептом салата из красных апельсинов и фенхеля – сезонного блюда, которое любила сама.

Следуя ее совету, я порезала апельсины, отчего пальцы мои окрасились красным. Отрезав два толстых ломтя тосканского хлеба, в компании Кикки, которая, как можно было видеть на экране, тоже обедала, я отведала эту смесь сладкого апельсина и хрустящего фенхеля с нежным анисовым привкусом. В тот момент я была весьма довольна жизнью.

А тем временем со мной происходило что-то странное: джинсы стали мне велики. Привычная к чудачествам своей талии – каждый месяц она расходилась, то от еды, то от месячных – я поначалу не обратила на это внимания. Но так продолжалось и дальше, и игнорировать ситуацию уже было нельзя.

Большую часть своей жизни я сидела на диете. Но здесь, во Флоренции, я разрешила себе перестать считать калории. Мало того, я совершала смертный грех: питалась углеводами, можно сказать, браталась с врагом (точнее, пожирала его). Доктор Аткинс наверняка перевернулся в своем безуглеводном гробу.