Bella Figura, или Итальянская философия счастья. Как я переехала в Италию, ощутила вкус жизни и влюбилась

– Так и сказала? – переспросила я, припомнив все крепкие словечки, что она выкрикивала из окна в адрес игроков Calcio Storico.

– Ma certo[109], – кивнула она. – Или они думают, что могут устраивать черт-те что под моими окнами, а я буду молчать?

Я восхищенно посмотрела на Антонеллу. Воистину, у итальянок был дар выражать возмущение. Сама я привыкла подстраиваться, принимая любые неудобные позы, только бы угодить другим – проклятое иранское воспитание. И вот теперь, глядя, как Анто пожимает плечами и разводит руками, я решила, что мне еще многому предстоит научиться.

– Как бы то ни было, – продолжала она тем временем, – в этом году у нас Джордж Майкл, так что хотя бы потанцуем. Tesoro, я собираюсь устроить вечеринку в первый вечер. Это ведь и твой день рожденья, верно? Так что ты обязана прийти…

В свой день рождения, храбро процокав каблуками сверкающих туфель по мосту Граций в сторону Санта-Кроче, я пробилась сквозь толпу людей, толкавшихся на площади, чтобы занять места. Антонелла пригласила меня в дом, приветствовав в дверях бокалом шампанского, и провела в спальню. На ней было новое платье от Хельмута Ланга, разумеется, черное; на губах – алая помада, а на шее – тяжелые золотые цепи. Из столовой доносился запах кростини, а в центре стола стоял самый красивый пирог с инжиром, что я видела в своей жизни, со свечой.

– Твой праздничный пирог, tesoro, – сказала Анто, крепко меня обняв.

В этот момент из кухни вышла la mamma с подносом кростини. Она поставила их на стол и тоже меня обняла. Тут появилась толпа Адонисов в плотно облегающих футболках. Они хором поздравили меня и тоже принялись целовать и обнимать.

Толпа на улице взревела, и мы перешли в другую комнату, чтобы занять места перед окнами. Сцена озарилась ярким светом, и над зрителями замелькали прожекторы. Никогда еще на моей памяти Флоренция не была так прекрасна: над фасадами зданий, подсвеченными розовым и голубым, раскинулось огромное вечернее небо, словно темно-синее бархатное покрывало; над крышами домов возвышался купол собора, и во всех окнах проступали силуэты людей, очерченные цветными контурами.

Заиграл оркестр, над зрителями взвились вспышки огней, и в ледяном вихре на сцене возник Джордж Майкл, крошечный на фоне величественного фасада Санта-Кроче. Его голос наполнил квартиру, и мы все начали танцевать и подпевать. По мере того как бутылка просекко пустела, комментарии Анто – которые она выкрикивала в открытое окно, – становились все громче.

Наконец в промежутке между песнями она, приложив ладони ко рту, крикнула: «О-о-о-о-о-о, Михеле!» – как делала уже несколько песен подряд. Крик этот прозвучал в тот самый момент, когда все ненадолго замолчали, и рикошетом облетел всю площадь. По толпе пронесся смешок, и сотни голов повернулись в нашу сторону, и даже Джордж Майкл улыбнулся со сцены. Кто-то захихикал, и он тоже посмотрел на наше окно. На щеках у него появились ямочки, он встретился глазами с Антонеллой, и та послала ему воздушный поцелуй.

Оказалось, я вернулась в самый сезон инжира. Как-то, бродя по набережной Арно, я случайно наступила в сиропообразную кашу на тротуаре. Выругавшись и посмотрев вверх, я увидела дерево, усыпанное сочными и спелыми плодами и грозящее устроить мне артобстрел. Протянув руку, я сорвала один из них, разделила пополам и впилась зубами в его розовую мякоть. Инжир был сочным и сладким, как патока. В тот же вечер я вернулась к этому дереву со своей соломенной корзиной и потихоньку собрала в нее весь инжир, до которого смогла дотянуться.

Придя на кухню, я аккуратно высыпала инжир в раковину и залила водой. Плоды были зрелыми и мягкими, к тому же их было слишком много – съешь я их все сразу, и ближайшие несколько дней провела бы, сидя на унитазе. Поэтому я позвонила Антонелле, чтобы спросить la mamma, что с ними делать, и та ответила: «Ma figurati – devi fare la marmellata!»[110]

Ну конечно, варенье. La mamma предложила мне помочь, и через десять минут я уже была у нее на кухне и стерилизовала банки в духовке, а Антонелла сидела на террасе. Это было единственное время дня, когда она выходила туда – на закате. В отличие от большинства итальянок – чьим смыслом жизни было загореть, – Анто избегала прямых солнечных лучей, как вампир; в самые жаркие дни она повсюду ходила с маленьким зонтиком, спасая от солнца свою светлую кожу.

– Видишь, – любила повторять она. – Никаких морщин, tesoro. Много ты знаешь итальянок моего возраста, у которых щеки – как там говорится? – как попка младенца?

Она была права. Помимо чувства стиля, всех женщин этой страны, достигших определенного возраста, отличала сморщенная кожа – результат регулярных выездов на море на все летние выходные, а в августе – и вовсе на целый месяц.