Bella Германия

Вечером обитатели квартала прильнули к радиоприемникам. Квартиры же счастливых обладателей телевизионных аппаратов ломились от наплыва гостей. Джульетты, за неимением в семействе Маркони радио, не говоря уж о телевизоре, всеобщее возбуждение не коснулось. Поэтому, когда Джованни в компании других рабочих прислушивался к бормотанию старого приемника в траттории, она спокойно укладывала маленького Винченцо спать.

Между тем новость была ужасной. И не только для ветеранов автомобилестроения, у которых, как говорится, бензин тек в жилах. Позже события того дня признали крупнейшей аварией за всю историю автомобильного спорта.

Почти сразу после старта двадцатичетырехчасовой гонки «Ле-Ман» на трассе столкнулись два автомобиля. В результате немецкая «серебряная стрела» на скорости свыше двухсот сорока километров в час врезалась в заграждение, перевернулась и понеслась на зрительские трибуны, защищенные одним только дощатым бордюром да соломенными тюками. Автомобиль взорвался перед включенной камерой. Капот, передняя ось, двигатель разлетелись в разные стороны, снося людям головы. Больше восьмидесяти человек погибло на месте, более сотни получили ранения. Камера сняла дымящийся металлический остов на фоне обезумевшей от ужаса толпы.

Несмотря на то что команда компании «Мерседес» той же ночью отбыла в Германию, гонки не остановили. «Мазерати», «феррари», «ягуары» и «астон-мартины» как ни в чем не бывало продолжали движение к финишу до вечера следующего дня. Победителем стал виновник происшествия – пилот британского «ягуара». Имевшим доступ к телеэкранам запомнилось его победно улыбающееся в камеру лицо.

Раздолбанный радиоприемник в траттории был немецкого производства. Возможно, брошенным нацистами при отступлении. Слушая, Джованни представлял мюнхенского инженера, приникшего к такому же аппарату по ту сторону Альп. Он не думал, что ему доведется еще когда-нибудь свидеться с этим человеком.

Винченцо и в самом деле оказался необыкновенным ребенком. Из-за врожденной патологии легких он был подвержен приступам удушья. Джульетта не оставляла сына ни на минуту. Бывало, и среди ночи приходилось вызывать врача с кислородным аппаратом.

Джульетта бросила работу. Ее угрозы вернуться на завод домашние не воспринимали всерьез. Никто не сомневался, что молодую мать ожидает участь всех женщин квартала и отныне ее мир будет ограничен семьей и детьми. Но денег не хватало. Энцо все чаще оставался в ночную смену. Покойный муж ничего не оставил Кончетте, пенсии за него она тоже не получала. Деревянная колыбель – гордость и творение рук самого Энцо – стояла рядом с кроватью Джульетты, в спальне Кончетты. План перестановки напрашивался сам собой: Джульетта с младенцем выселяются из комнаты матери, а койки Джованни и Энцо в соседней гостиной переоборудуют в одну супружескую кровать. О такой роскоши, как детская, конечно, никто не мечтал.

Джованни души не чаял в племяннике, да и Джульетта ни за что не решилась бы сказать брату, что он должен съехать. Он по-прежнему был ближайшим ее другом, наперсником. Энцо был всего лишь муж и отец. Но даже Джованни не мог сочувствовать тому, что тяготило в то время душу сестры.

Однажды, когда они курили тайком за церковной стеной по другую сторону канала, Джульетта спросила брата:

– Как ты думаешь, в моей жизни еще будет любовь?

Джованни задумался.

– Не знаю, – ответил он, не желая огорчать сестру. – В любви ты понимаешь больше, чем я.

Оба знали, о чем говорят, точнее, о чем умалчивают. Мимо прогрохотал трамвай. Черная вода канала подернулась серебристой рябью.

– Ты веришь, что каждому человеку от рождения уготована пара? – спросила Джульетта.

– Так, похоже, только в фильмах. А в жизни твоя половина – дело случая. Наши родители познакомились на поле, и большого выбора у них на острове и не было. Но что-то потянуло их друг к другу, и они поженились. Ты когда-нибудь видела, как целуются в кино? О, это совсем другое… Любовь, когда у тебя в животе щекочут бабочки, но семья – это не то же самое. Чувства приходят и уходят… Черт, что бы там ни было, я-то всегда буду с тобой.

Джульетта молчала, и Джованни попробовал переменить тему.

– А что с твоим шитьем? – спросил он, имея в виду мечты сестры о карьере модистки.

– Ты же сам видишь… – отвечала Джульетта. – Винченцо плачет, стоит мне оставить его на минуту. Может, и получится что-нибудь года через два, когда он выздоровеет.

Но Джованни понимал, что сестра не верит тому, что говорит. То, что он любил в ней, – ее жажда жизни, мечтательность, безумные идеи – выродилось в унылую серьезность, состарившую Джульетту по меньшей мере на десяток лет.

В тот вечер Джованни твердо решил повременить с женитьбой и собственными детьми.

Настала осень, за ней зима. Джованни вынес угольную печурку из кухни в спальню Кончетты, Джульетты и Винченцо.