Bella Германия

– Каким образом Винсент мог быть виновен в смерти Джульетты?

– Я не знаю, Юлия. Это не более чем слухи, об этом было не принято расспрашивать. Абсолютное табу. Стоило мне при Винченцо заговорить о его родителях, как он впадал в ярость. Терял рассудок в буквальном смысле слова.

Я закрыла глаза. Пазл не складывался. Нескольких фрагментов явно недоставало.

– Его отца звали Энцо?

– Да. Это он на тебя вышел?

– Нет, немец.

Тут мать совершенно растерялась.

– Чего он от тебя хотел?

– Чтобы я съездила к Винченцо.

Таня пришла в ужас.

– Юлия, если он немец, он не может быть его отцом!

Я не нашла в себе сил пересказывать нашу беседу с Винсентом. С другой стороны, если рассуждать здраво, спустя столько лет уже не различить, где фантазии, а где реальность. Особенно когда речь идет о первой любви. Пусть даже вся история сущая правда, но это не доказывает, что Винсент – отец Винченцо. И если мое сходство с Джульеттой достаточно красноречиво свидетельствует, что она моя бабка, дедом вполне мог быть Энцо, гастарбайтер из Сицилии.

Внезапно я вспомнила кое-что еще.

– Скажи, приходилось ли тебе ездить на автомобиле серебряного цвета с красными сиденьями? Таком шикарном, в стиле шестидесятых…

Мать удивленно посмотрела на меня:

– Откуда ты знаешь?

– Я видела эту машину. Она принадлежит Винсенту.

– Это была машина Винченцо, он очень любил ее.

– Ты сидела в ней? Когда?

– Еще до твоего рождения… За девять месяцев до того, если быть точной. Это было в Италии, на парковке у моря…

– В Италии?

Она кивнула. Я ничего не понимала.

– Ты поедешь к нему? – холодно спросила Таня.

– Пока не знаю.

– Я боюсь за тебя. И это единственная причина моего молчания. Я берегла тебя, Юлия. История в высшей степени темная. Я не хотела, чтобы ты рылась во всем этом, тем более с целью восстановить справедливость. Но теперь ты взрослая, и я не встану у тебя на дороге. Делай что хочешь.

Таня ушла, оставив меня наедине с фотографией. Подарить ее мне – великодушный жест. Когда мне было восемь лет, я выкрала этот снимок из ящика ее письменного стола. После того как мое Большое итальянское путешествие столь бесславно завершилось на мюнхенском Центральном вокзале, я спрятала снимок у себя под кроватью. Таня никогда не спрашивала о нем, потому что, по негласным правилам нашей с ней игры, этого снимка не существовало. «Он» не имел имени, и мы в «нем» не нуждались. Более того, «он» умер.

Однажды мое сокровище пропало. Должно быть, Таня стащила у меня его, как я у нее когда-то. Но я, как и она, не решалась об этом спрашивать.

После Винченцо у матери было много мужчин. С одними она жила, другие оставались у нас на одну ночь. Были среди них и те, кто пытался разыгрывать «папочку». Безуспешно. Для меня существовал только один отец, настоящий.

И тогда я ушла в мир фантазий. Шила куклам платья из лоскутков, придумывала образы, семьи. Этого у меня никто не мог отнять. А затем я сшила свою первую юбку, после чего стала дарить подругам платья на дни рождения.

В мире моей мамы были книги, самокрутки и полбяной хлеб, но все связанное с модой автоматически попадало под запрет. Таня довольствовалась старыми джинсами, парой футболок, кроссовками и безликими кожаными куртками. Я листала модные журналы в супермаркетах и на первый заработок купила швейную машинку у матери одной из одноклассниц. Таня мне не мешала, но ей, как убежденной феминистке, представлялось странным, что ее единственная дочь – огражденная, ко всему прочему, от мужского воспитания – увлеклась таким делом, как шитье.

Таня витала в мире идей и политических дебатов, мне же в качестве опоры требовалось что-то более материальное. То, чему я могла сама придать форму. Через что могла бы выразить себя. Во что, наконец, могла одеться, чтобы не замерзнуть зимой.

О снимке я постепенно забыла. Образы незнакомого мужчины и маленькой девочки со временем поблекли в памяти. Жизнь шла своим чередом. Учеба в Лондоне, первые коллекции, первое выступление в Париже… Без денег, без сна я волочилась по выставочным центрам с мешком, набитым одеждой, и не теряла надежды на признание. Шансы были близки к нулю, но об этом я не думала. Работа составляла смысл моей жизни. Что до денег, то я как-то держалась на плаву, к большему и не стремилась.

В то же время я страшно боялась одиночества, поэтому постоянно окружала себя людьми. Они придавали мне сил и уверенности в себе. Стоило остаться одной, как просыпалась та пухленькая малышка на плечах высокого мужчины. Она жила во мне, прячась в темных закоулках памяти, пока я стояла на подиуме в лучах софитов. И эта девочка подстегивала меня, она боялась быть брошенной, боялась умереть от голода в случае моей неудачи.

Ее беззвучные крики были невыносимы. И я заперла малышку на дне памяти – просто чтобы выжить самой. Я была сильная, талантливая. Но несчастный ребенок кричал тем громче, чем плотней я затыкала уши. И с этим нужно было что-то делать.