Беллатрикс. Перезагрузка

— Ну и хорошо. Это хорошо, Настасья. Злятся, значит. А ничего больше сделать не могут — только мелкие пакости.

— Кто злится, бабушка? — нерешительно спросила я, не уверенная, что хочу знать ответ.

— А сила тёмная, кто ж? — удивилась вопросу старушка. И напомнила снова:

— От бабки-то подальше держись.

Я только рассеянно кивнула, но особого значения этим словам не придала, потому что бабка, видя, что ничего больше добиться не может, оставила нас, детей, в покое. Мы снова бегали мимо её дома, часто видели её саму всё на той же скамеечке. Мы привыкли к ней, как к мебели, перестали замечать, а зря.

Вечером, накануне моего двенадцатого дня рождения, Анна Михайловна обнаружила, что у неё не хватает — уж и не помню чего именно — какой-то ерунды вроде соли или зубной пасты.

Большая часть припасов закупалась и привозилась на машине, но по мелочи частенько приходилось добирать то одно, то другое, да и нас таким образом приучали хозяйствовать.

Дядя Семён смеялся: “Детдомовские дети думают, что булки растут на кухне, а наши — точно знают, что в магазине!”

У меня в тот вечер было отличное настроение, энергия била через край, я предвкушала завтрашнее угощение, подарки и поздравления, так что, когда мама Аня посетовала на недостачу, я сама вызвалась сбегать в магазин, пока он не закрылся. И мне даже в голову не пришло сделать крюк, чтобы обойти старухин дом.

Но стоило приблизиться к её забору, как сидевшая “на посту” бабка схватилась за грудь и начала выкрикивать нечто вроде:

— Ой, плохо мне! Ой, плохо! Помоги, дочка! Дочка, родненькая, помоги! — причитала она, простирая ко мне костлявую и даже на вид цепкую руку.

Я замерла изваянием. Если бы не давно выработанный и прочно усвоенный рефлекс, я бы сразу к ней кинулась. А так — остановилась, раздираемая противоречивыми побуждениями. Убежать? А вдруг ей и правда совсем плохо?

Эта заминка дала мне время сообразить: а я-то чем могу ей помочь? Если уж на то пошло — тут надо “скорую” вызывать!

Я сделала шаг назад, но старуха словно прочла мои мысли.

— Ой, дочка, помоги! Лекарство у меня в сумке, вот тут вот… — с крика бабка перешла на задыхающийся шёпот, со свистом втягивая в себя воздух и указывая на простую прямоугольную сумку из клеёнки, прислонённую к скамейке в двух шагах от бабкиных ног.

— Уронила я, уронила сумку! Лекарство там, лекарство мне надо. Дай скорей! Ой, сердце болит, ой плохо мне! — старуха снова прибавила громкость, завывая уже на всю улицу, откинулась на забор и закатила глаза.

Мне казалось, что очень уж это всё… картинно. Я ощущала это чутьём, но умом не понимала, не подумала, что человек, у которого всерьёз прихватило сердце, просто не сможет так орать, и растерялась, не зная чему верить.

— Ой, помираю… — стенала бабка. — Помираю… и не поможет никто…

Ноги сами понесли меня вперёд… Вдруг всё правда? Ничего со мной не случится — возьму сумку, поищу лекарство. Может, это вообще совпадение, что Женя заболела после той карамельки. Может, это обычная бабка. Ну не самая симпатичная, но это же не причина, чтобы не дать ей лекарство.

Я схватила сумку, прямо сверху лежала упаковка с каким-то лекарством. Бабкина рука, дрожащая, в старческих пятнах, протянулась ко мне и… ухватила меня за руку как клещами! Глаза её сверкали торжеством, и меньше всего она была похожа на умирающую, которой срочно необходимо лекарство. Я попыталась вырваться, но не смогла, в глазах у меня потемнело, в ушах зашумело… А потом…

Я помнила, что потом появилась Алевтина Григорьевна, вроде бы прибежала, словно почувствовав что-то… Вырвала меня из стального захвата мнимо больной бабки, отругала и отправила домой. А через три дня Алевтину Григорьевну хоронили… Вроде бы она умерла от сердечного приступа. Пожилой человек, бывает… Мы все были на её похоронах, я и другие девочки плакали…

Но сейчас сквозь то воспоминание вдруг проступило другое. В сознании у меня пронеслась яркая вспышка, она словно разорвала мутный занавес… Да, Алевтина Григорьевна появилась тогда. Именно — появилась. Не прибежала — возникла. Она показалась мне выше ростом и вообще — величественной и статной, полной силы и — гнева.

— Говорила я тебе, — сказала она глубоким звучным голосом. — Предупреждала.

Я прижалась, уверенная, что она обращается ко мне, но в следующий миг поняла, что эти слова — для бабки, глядящей злыми прищуренными глазками, всё с тем же злобным торжеством.

— А что ты можешь-то теперь? — старуха рассмеялась скрипучим и одновременно резким смехом. — Что можешь? Ты — дура! Силу свою отдала. Такую силу! За неё другие бы… И ради чего отдала? Ради этой вот пигалицы? Так она теперь моя! Моя!

— Врёшь, — тихо и страшно сказала бабушка Алевтина. — Врёшь. Не твоя она. Не отдам. Силу отдала, да кое-что осталось. Забирай — подавись.

И Алевтина Григорьевна вырвала мою руку из захвата старухи, так и оставшейся для меня безымянной, заглянула мне в глаза — словно всю душу пронизал тот взгляд.