Беллини

Трюк удался полностью. Ворота виллы Леви распахнулись перед невысоким коренастым господином в темном сюртуке, с лицом, обрамленным седыми бакенбардами, которые придавали ему поразительно докторский вид. При его появлении даже невозмутимый страж вынужден был согнуться пополам. Очевидно, в момент приезда Карафа на вилле никого не было — ни доктора Монталлегри, ни тем более супругов Леви, иначе обман легко было бы разоблачить. Монталлегри сразу же понял бы, что Карафа не врач, а хозяева дома узнали бы композитора и профессора консерватории, широко известного в парижских салонах.

Карафа застал Беллини в постели. В каком состоянии — мы не имеем представления, как не знаем ничего и о разговоре двух музыкантов. Однако можно считать, что Карафа вышел от больного без тревоги, прежде всего из-за спокойного поведения Беллини, по-прежнему исполненного надежды на скорое выздоровление и, самое главное, ничего не знавшего об ограничениях, которые установил лечащий врач.

Однако, если Карафа, вернувшись вечером 14 сентября в Париж, не высказал серьезных опасений о здоровье Беллини, то Монталлегри, напротив, был крайне обеспокоен. Начиная со следующего дня он стал отправлять директору Итальянского театра Карло Северини записки — нечто вроде маленького бюллетеня, сообщая о состоянии больного и течении болезни.

С 15 по 20 сентября, то есть после десяти дней постельного режима, доктор Монталлегри «все еще не находил ощутимого улучшения» у Беллини и добавлял: «Его состояние по-прежнему внушает опасения», но при этом он уже начал замечать некоторые признаки «благотворного кризиса», который, несомненно, вызван назначенными больному слабительными.

В наши дни, когда медицинская наука с помощью многочисленных лекарств способна в несколько дней снять самые опасные проявления гастрита, никто не может без улыбки читать о том, что прежде эту болезнь лечили слабительным. Однако это было так. Лечение в те времена носило эмпирический характер, и слабительное назначали в любом случае, так же, как пиявки и кровопускание. И нет ничего необычного в том, что Беллини — в руках Монталлегри — лечился теми же, всеми признанными способами.

Действительно благотворный кризис, предвиденный врачом, обозначился днем 21 сентября. Доктор Монталлегри облегченно вздохнул и наконец после двенадцати дней серьезных опасений написал своему адресату: «Надеюсь, завтра смогу сообщить, что Беллини вне опасности».

Дни с 14 по 22 сентября проходили в непрестанном чередовании надежд и тревог, в полной неизвестности для окружающих. Посетители, и прежние и новые, сменяли друг друга у виллы в Пюто в надежде увидеть Беллини, но садовник, выполняя приказ, никому не открывал. Из-за прутьев ограды он неизменно отвечал всем, что месье Беллини не может никого принять. Эта шутка, однако, чересчур затянулась: больше мириться с нею было нельзя.

Недовольство друзей музыканта усиливалось. Вечером 22 сентября они собрались в доме Лаблаша и решили разобраться во всей этой истории, даже если потребуется вмешательство королевского прокурора. Но что помешало им обратиться к властям с прошением, составленным по всей форме, нам неизвестно.

Возможно, сообщение об улучшении здоровья Беллини дошло и до них, поэтому они отказались от своих планов. Даже Россини, узнавший о болезни Беллини и жуткой изоляции, в которой тот находится в Пюто, и специально приехавший со своей виллы, чтобы самому разобраться в этом деле, теперь, успокоившись, вернулся домой.

Утро 23 сентября принесло друзьям Беллини некоторое облегчение: днем ожидали обещанного Монталлегри сообщения, что Беллини вне опасности. Однако, приехав утром 23-го в Пюто, Монталлегри понял, что надежды рухнули окончательно. Не было ни кризиса, ни обильного потения. Больной всю ночь провел в сильном возбуждении. Шел тринадцатый день болезни, и врач нашел все это настолько тревожным, что решил побыть с больным целые сутки, чтобы наблюдать за ним и проследить, как начнется четырнадцатый день. Ничего определенного заранее он сказать не мог.

И врач остался в Пюто у постели Беллини, удерживаемый совсем тоненькой ниточкой надежды. Музыкант, хоть и сильно ослабевший, все утро провел спокойно, сохраняя ясность сознания, а после полудня начал бредить, потом внезапно вскочил с кровати и с неожиданной силой, которую придавала ему высокая температура, бросился к двери.

Врач, испугавшись такого неблагоразумия, попросил его вернуться в постель, но Беллини, указывая на дверь, закричал: «Разве вы не видите, что приехала вся моя семья? Вот мой отец, вот моя мать…» И стал называть всех родственников по именам.