Беллинсгаузен

Останься Лисянский с глазу на глаз с Крузенштерном, он бы, возможно, надерзил начальнику экспедиции. Но к чести его, огромной силой воли он подавил гнев. Затравленно поглядел на офицеров «Надежды», как бы ища союзников, понял, что все они — от прямого и грубоватого Ратманова до осторожного Беллинсгаузена — разделяют мнение командира, и вовсе не из карьерных соображений, а на правах хоть и младших в должности и опыте, но принадлежащих к одной морской касте. Фаддей бы в этот момент на месте Крузенштерна положил бы руку на плечо товарища в знак примирения, сказал бы: «Не горячись, Юрий, подумай хорошенько и тогда поймёшь, что я прав. Ведь мы первые, мы не можем рисковать. Мы открываем путь другим плаваньям. Мы обязаны быть очень осторожными и осмотрительными». Но Крузенштерн молчал. Его длинное лицо будто окаменело.

В кают-компании повисла напряжённая тишина, которую никто не решался разрядить. И всё потому, что люди устали. Она, эта усталость, копилась все три года от монотонного плавания, бесконечных вахт, однообразной работы, без женщин и целительных развлечений, от никчёмных стычек с посольскими людьми, которые от безделья много пили, раздражались сами и раздражали других, заражали нервозностью команду, и от многих-многих других причин, неминуемо возникающих в тесном пространстве парусного корабля.

Лисянский встал, кивком простился со всеми и вышел, в сердцах хлопнув дверью.

4

Из Европы до Азии доносились грохот боевых барабанов и салонный шумок дипломатической игры. Бонапарт чувствовал, что наступал его час. Чуть ли не коронованный король Европы, он лишил независимости пятьдесят германских вольных городов и десяток маленьких княжеств и графств, усиливая за их счёт те немецкие государства, которые стали вассалами Франции, — Баварию, Баден, Вюртемберг. Он вмешался в дела Италии, объявив себя президентом новоявленной Итальянской республики, навязал кабальную конституцию Швейцарии.

Начали вновь обостряться англо-французские противоречия. Они привели к разрыву дипломатических отношений и возобновлению войны. В Булони на берегу Ла-Манша Бонапарт сосредоточил 200-тысячную армию для вторжения на Британские острова.

По министерствам и салонам Санкт-Петербурга пронеслась ошеломляющая новость. По приказу Бонапарта в Эттенхейме схватили герцога Энгиенского из рода Бурбонов и расстреляли в овраге. Добрая императрица Елизавета Алексеевна плакала, великий князь Константин пришёл в ярость, Александр I глубоко огорчился. Российский двор объявил траур, а за ним и другие монархические дворы. Русское правительство выступило с протестом:

«Его Императорское Величество с удивлением и болью узнал о событиях, происшедших в Эттенхейме. Его Величество, к сожалению, не видит в этом ничего, кроме нарушения — по крайней мере, внешне ничем не оправданного — прав человека и нейтралитета территории, нарушения, последствия которого трудно подсчитать и которое — если вообще рассматривать его как позволенное — сведёт на нет безопасность и независимость суверенных государств... Его Величество уверен, что первый консул поспешит прислушаться к справедливым претензиям германского дипкорпуса и почувствует необходимость использовать самые действенные средства, дабы успокоить вызванные им опасения всех правительств и положить конец слишком тревожному положению вещей на благо их будущей безопасности и независимости».

Новый министр иностранных дел Адам Чарторыский предложил тотчас же разорвать отношения с Францией, однако Государственный совет с ним не согласился. Его французский коллега Талейран в ответ на русскую ноту язвительно писал, что если нынешняя цель его величества императора России состоит в том, чтобы создать в Европе новую коалицию и возобновить войну, то к чему тогда напрасные поводы и почему бы не действовать открыто? Каким бы глубоким ни было огорчение, которое первый консул испытывает от возобновления военных действий, он не знает ни одного из живущих на земле людей, кому бы он позволил вмешаться во внутренние дела своей страны, и русский император не имеет никакого права вмешиваться в дела Франции.

В частном же письме русскому министру иностранных дел Талейран говорил, что, пользуясь своим положением личного друга императора, Чарторыский не должен подвергать две страны риску и нарушать согласие, необходимое для блага Европы.

На подобные ужимки Чарторыский очень сухо ответил, что всё будет представлено вниманию его величества.

18 мая 1804 года Бонапарт провозгласил себя императором французов. В июле он отозвал своего посла после демарша петербургского двора, который объявил траур по герцогу Энгиенскому. Русский посол покинул Париж. 6 декабря Александр I подписал договор с Англией.