Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

Жена галантерейщика обстоятельно рассмотрела все эти теории, попутно ожидая, что интуиция вдруг высветит какой-то ранее пропущенный ею жест Беллмена, проскользнувшую незамеченной фразу или мимолетное выражение лица и это даст ключ к разгадке. Но интуиция на помощь не приходила.

Подчиненные Беллмена также активно строили предположения. За работой швеи шепотом (не дай бог, услышит мисс Челкрафт) пересказывали все более невероятные истории о своем нанимателе и его возлюбленных. В столовой продавщицы обсуждали его внешность, склоняясь над тарелками с тушеной бараниной. Ходили слухи о некой вдове, которая часто посещала магазин и подолгу изучала товары, при этом бросая выразительные взгляды в сторону управляющего. Говорили, что Беллмен перед началом своих ежедневных инспекций отправлял посыльного разведать обстановку в торговых залах, и если там обнаруживалась эта женщина, он сидел в своем кабинете вплоть до ее ухода. Были и другие истории — как правило, глупейшие выдумки. Работницы находили его весьма привлекательным и мужественным, а кое-кому импонировали даже его нахмуренный лоб и сумрачный взгляд. Но большинство хотело бы видеть его более жизнерадостным; и практически все сходились во мнении, что хотя бы тень улыбки или намек на смех нисколько бы ему не повредили. Но какими бы ни были их романтические фантазии, при встрече с Беллменом во плоти среди бела дня мысли о флирте мигом улетучивались из девичьих голов.

А что же «девушка № 9»? Когда Лиззи по вечерам вешала платье на крючок за дверью своей спальни, она вспоминала о таком же точно крючке за дверью мистера Беллмена; а когда она забиралась в постель, ей представлялся мистер Беллмен, отходящий ко сну у себя за кабинетной перегородкой. У нее были свои причины желать, чтобы история с его внезапным появлением в ее старом жилище канула в забвение. Да и Беллмен ни единым намеком не показал, что он помнит о том случае. Не будь оставленных им на столе денег — увы, слишком поздно, чтобы оплатить услуги врача для ее ребенка, что, впрочем, лишь немного отдалило бы неизбежное, — она могла бы поверить, что все это ей приснилось. Ныне Беллмен вел себя так, словно ничего такого не было, и ее это вполне устраивало. Здешним девицам дай только повод — засмеют и задразнят; так что она старалась не привлекать к себе лишнее внимание. А в другое время, кроме как при отходе ко сну, она и не вспоминала о Беллмене. Ее ночные мысли касались уже иных предметов: молодого человека, который ее бросил, и дочурки, которую она потеряла. Порой моменты, которые ей вспоминались, были счастливыми, порой нет. В обоих случаях она плакала, но недолго: усталость быстро погружала ее в сон.

19

Конец рабочего дня в магазине всегда следовал заведенному сценарию. Если швеи наверху трудились, пока было достаточно дневного света (летом дольше, зимой меньше), то торговые залы неизменно закрывались ровно в семь. Учитывая, что продажам обильно сопутствовали печаль и скорбь — каковые чувства не ведут счет времени, — выполнение этого правила было делом нелегким и требующим четкой организации. В половине седьмого «утешительницы» (девушки, получившие эту работу из-за особо сострадательных лиц и умения деликатно утешить скорбящих) потихоньку покидали торговую зону, где оставались только «сочувствующие» (эти специализировались на ускоренном обслуживании покупателей). Без четверти семь они ненавязчиво — не сбиваясь с сочувственных интонаций — ставили клиентов перед необходимостью решительного выбора. Если те продолжали колебаться, за пять минут до закрытия в дело вступал сам мистер Хейвуд.

— Не спешите, мадам, — говорил он, — мудрое решение всегда лучше поспешного.

Эта сентенция сопровождалась скупым, но хорошо отрепетированным и недвусмысленно понимаемым жестом: мол, что значит лишний час размышлений в сравнении с вечностью, которая ждет нас всех? Разумеется, мистер Диксон и не подумает вас торопить, он будет стоять за прилавком и ждать — если потребуется, до скончания времен…

И всегда как-то так получалось, что без одной минуты семь выбор был уже сделан — как правило, в пользу более дорогого товара.

Ровно в семь Пентворт закрывал дверь за последним покупателем, всем своим видом выражая ему наиглубочайшие из всех возможных соболезнований, и поворачивал в замке ключ.

Тут наступал момент, когда утешительницы и сочувствующие испускали единодушный вздох облегчения. Они растирали затекшие ноги, прикрывали слезящиеся от усталости глаза, упирали руки в бока и с наслаждением потягивались. При этом рты их оставались на замке. Правило «ни болтовни, ни смеха» продолжало действовать и после закрытия магазина, сохраняя силу в радиусе пятисот шагов от него, так что все замечания личного характера можно было делать только посредством обмена взглядами или же шепотом вдали от ушей начальства. В любом случае этот период расслабления был недолгим, ибо за ним следовал, пожалуй, самый напряженный час рабочего дня.