Беллона

Инженер Бланк предложил использовать блиндированные укрытия нового образца, способные выдержать даже прямое попадание. Новостью такие блиндажи были только для русских — у себя Лекс начал строить подобные еще зимой: тройного наката, поверху — «зеркало» из толстого железа для рикошетирования. Бастионное начальство, взглянув на чертеж, пришло в восторг. Не помешало и то, что к этому моменту Бланк уже считался на Малахове «холодной головой», то есть смельчаком высшей пробы — горячих-то смельчаков вокруг имелось в избытке.

О своей инициативе Лекс генералу не докладывал, а бастионное начальство позаботилось о том, чтобы о работах не узнал полковник Геннерих, требовавший использовать всех саперов и землекопов только для строительства батарей. Ему врали, что дело пошло медленней из-за ужесточившегося обстрела, а между тем половина людей днем и ночью рыла новые блиндажи. Батарейных командиров можно было понять — они желали сохранить людей, а далеко в будущее не заглядывали.

Китайская стратегическая мудрость гласит: «Хочешь ослабить противника — вынуди его тратить силы на несущественное». К середине июля стало понятно, что, если новый штурм произойдет в назначенные сроки, русские никак не успеют прикрыть фланги Малахова дополнительными орудиями.

Лекс был доволен. Фактически он уже полностью исполнил задание, полученное от Лансфорда.

А между тем появился шанс добиться большего — того, о чем лорд Альфред мог только мечтать.

* * *

Дни делились на три части: утром Лекс отправлялся на передовую, объезжая очередной участок обороны, обязательно наведывался на Малахов, чтобы проследить за строительством блиндажей, затем возвращался в лагерь и скакал к Тотлебену докладывать. Вечер проводил с кем-нибудь из штабных в ресторации или биллиардной, постепенно расширяя круг перспективных знакомств.

Одно из них, первоначально казавшееся малополезным, через некоторое время приобрело магистральную важность.

Флигель-адъютант Лузгин, просивший приятелей называть его Анатолем, безусловно был существом ничтожным. Надменный с теми, кого считал ниже себя (к этой категории относились все, кто не мог принести подполковнику никакой выгоды), Лузгин был очень предупредителен с «людьми своего круга» и до приторности сладок с вышестоящими. Барон Бланк у него, очевидно, числился где-то посередине между двумя этими почетными категориями. Вроде невеликая птица, а в то же время не без загадки. Безошибочным свитским нюхом Анатоль чувствовал в немногословном инженере некую скрытую силу и объяснял ее единственно понятным для себя образом: это человек с сильной рукой. От желания понравиться и произвести впечатление флигель-адъютант был болтлив. Правда, трескотня его в основном состояла из сведений пустяковых: кто против кого «копает», да кому удалось попасть в приказ на повышение. В этом отношении Лузгин мало чем отличался от других штабных.

Лекс смотрел на этих господ, озабоченных лишь собственными мелкими интересами, и удивлялся тому, насколько противоестественно человеческое общество по сравнению с природой. Там выживают сильнейшие и достойнейшие; всё слабое, хилое, робкое обречено на вымирание. В Севастополе же происходило ровно обратное. Лучшие мужчины — храбрые, стойкие, дееспособные — каждодневно гибли на бастионах. Зато самые никчемные, не способные ни на что кроме интриганства и воровства, множились и процветали. Что же будет с этой несчастной армией и этой злополучной страной, если война затянется?

Лузгин, по крайней мере, состоял на декоративной должности, где не на чем нажиться. Но лагерь и ставка командующего кишели начальниками и чиновниками, которые рассматривали крымское противостояние исключительно как источник обогащения.

Гигантская страна, напрягая надорванные силы, перекачивала все свои денежные и материальные ресурсы в одну точку, однако в устье этого потока деловито трудились многочисленные бобры, ставя запруды, отводя в сторону каналы и канальцы. Продовольствие и фураж гнили под открытым небом, потому что интенданты искусственно создавали дефицит в расчете на «барашка в бумажке». Командиры частей кормили собственных солдат заплесневелой мукой и протухшим мясом, кладя в карман казенные средства. В какой-то из дней весь третий бастион, десятки орудий, был вынужден прекратить огонь, ибо в доставленных из арсенала мешках вместо пороха оказался песок. Один черт знает, кто и когда произвел подмену.

Изнутри Севастополя представлялось чудом, как может город — при таком трухлявом тыле и ужасном управлении — столько месяцев держаться против военной силы и промышленной мощи всей объединенной Европы.

Но бастионы стояли и оставались неприступными, пушки стреляли, подкрепления прибывали, а с севера нависала армия Горчакова, не позволяя оборвать пути снабжения и угрожая правому флангу союзников. Неудивительно, что Лансфорд считал маловероятным взятие Севастополя, пока не устранена эта угроза.