Беллона

Лекс ожидал увидеть лощеного великосветского ферта вроде Анатоля, только покрупнее калибром — надменного аристократа, преисполненного сознанием собственного величия. Но Вревский оказался совсем не таким. Лицо у него было простое, солдатское, даже несколько грубоватое, обращение естественное и приветливое, разговор прямой и умный.

Понравилось Бланку уже то, что в первую же минуту встречи (она происходила в кофейне — большой палатке неподалеку от штаба) генерал спровадил Лузгина, дав ему какое-то пустяшное поручение. Потом, извинившись, попросил минуту подождать, пока прочитает письмо.

— От матушки, — сказал Вревский. — Весь день галопом, в мыле, не было времени.

Пока читал, суровое лицо с подусниками смягчилось, на губах появилась чуть насмешливая, но нежная улыбка.

— Маменька, маменька, — пробормотал Павел Александрович, бережно сворачивая листок. — Знаете, как она ко мне обращается в письмах? «Ваше превосходительство, дорогой мой сынок». Пишет, конечно, не сама — диктует. Так и не выучилась грамоте.

У Лекса, должно быть, удивленно приподнялись брови, и Вревский счел нужным объяснить:

— Разве вы не знали, что я — «лошак»? Так наши снобы называют детей, прижитых барином от крепостной. Мой батюшка был изрядный обожатель женского пола, но предпочитал крестьянок. Павел Первый пожаловал отца в Мальтийские командоры, а рыцари этого ордена дают обет безбрачия. Папенька с удовольствимем сделал вид, что принимает клятву всерьез, и на всю жизнь остался холостяком. А баронский титул своим бастардам выпросил у австрийского императора.

Генерал засмеялся, а Лекс снова подумал, что этот человек ему определенно нравится.

— Я сразу к делу, — сказал далее Павел Александрович. — Не люблю ходить вокруг да около, да и вы, насколько мне известно от Анатоля, экивоками не увлекаетесь.

— Слушаю, ваше превосходительство, — слегка поклонился Лекс. — О чем вам угодно со мною говорить?

— О грядущем сражении. Лузгин предварил меня, что вы, как и я, являетесь сторонником атаки на Федюхины высоты через Черную речку.

— Да, я убежден в рациональности этого плана, — ровным голосом ответил Бланк, а сам внутренне насторожился. Что за важность для большого начальника мнение какого-то инженеришки?

— Именно в рациональности! Разработанная мною диспозиция логически безупречна. Мы зайдем с фланга и свернем всю вражескую оборону, как скатывают ковровую дорожку. Я говорил государю и повторил князю, что готов сам пойти во главе штурмовых колонн! Удар будет внезапным для неприятелей, а нанести его нужно на рассвете 4-го августа.

— Почему именно четвертого?

Глаза Вревского торжествующе блеснули.

— Это главная изюминка моего плана. Третьего во всей французской армии будут отмечать день рождения императора Луи-Наполеона. Событие это празднуется пышно, с обильными возлияниями. А на исходе ночи, когда перепившиеся французы будут дрыхнуть, мы одним броском форсируем реку и захватим холмы. Еще рассветные сумерки не рассеются, а сражение будет уже выиграно!

Он еще некоторое время с увлечением описывал достоинства своего плана, но потом прервался.

— Я читаю в вашем взгляде недоумение. Чем оно вызвано?

— Не могу взять в рассуждение, ваше превосходительство, зачем вы тратите на меня время.

Генерал засмеялся, откинув назад крупную, с начинающимися залысинами голову.

— Да, экивоков вы точно не признаете. Вижу. Перестаньте величать меня «превосходительством», вы ведь не военный. Прошу именем-отчеством. Что же, раз мы оба люди прямые, сразу выкладываю карты на стол. Вы мне нужны, Александр Денисович. И даже необходимы.

— Я?!

— Да. В некий критический момент мне понадобится ваше содействие. Произойдет это, вероятно, через две недели. Князь колеблется, он человек нерешительный, боящийся ответственности. Его сиятельство отдаст приказ о наступлении, лишь если за это выскажется большинство старших военачальников. Я сейчас беседую с каждым из них по очереди, убеждая в правильности своего плана. На эту предварительную подготовку у меня уйдет еще приблизительно две недели. Потом состоится военный совет…

— Я все-таки не понимаю. Меня ведь на этот совет никто не позовет?

— Вас — нет. А вот мнение вашего шефа, генерала Тотлебена, будет значить очень много. Князь Горчаков относится к нему, как к святому оракулу. Суждение одного Тотлебена может оказаться весомее позиции всех остальных. Однако Эдуард Иванович, к глубокому сожалению, не является сторонником наступления — и в особенности наступления на Черной речке.

Теперь Лекс начал догадываться, куда клонит Вревский, но все же счел нужным придать лицу недоуменное выражение.