Беллона

Раз такое дело, соваться капитану на глаза точно не стоило. Прогонит. А теперь уходить с бастиона мне было обидно. Ведь виктория была моя. Дважды моя, даже трижды.

Кто доставил схему с координатами порохового погреба?

Кто сообразил стрелять вразнобой?

А главное — кто пожертвовал ради победы самым дорогим свои сокровищем?

Нет уж, Платон Платонович, никуда я отсюда не уйду.

Полчасика — это капитан французам много дал. Пятнадцати минут, я думаю, не прошло, едва-едва новая смена у нас заступила, как ударили по нам залпами и справа, и слева.

— По места-а-ам! — тонко закричал Иноземцов — и офицеры кинулись врассыпную, каждый на свой пост.

Я вертел головой, вглядываясь в еще не затянутое дымом пространство. Снаряды летели на нас гуще прежнего — клином, наискось, с двух сторон. В воздухе рассыпались искры, будто кто-то ударил кресалом. Я догадался: это под острым углом сшиблись два ядра.

При артиллерийском обстреле самое безопасное место — сразу под бруствером. Туда я и несся. Едва прижался к земляному боку, как на нас посыпались гостинцы. Большинство с недолетом или перелетом — не приладились еще наши новые противники с прицелом, но и точных хватило.

Вышка, на которой давеча сидел капитан и к которой он снова шел неспешной походкой, переломилась пополам — один из столбов вдребезги расщепило выстрелом.

Джанко догнал Платона Платоновича, показал на крайнюю левую из трех оставшихся «мачт», но капитан отмахнулся от него и полез на ближайшую, которая находилась в самом центре позиции.

Еще во время передышки — я слышал — Иноземцов велел нашей первой батарее вести огонь по неприятелям слева, третьей — по неприятелям справа, а второй батарее ждать его приказаний. Поэтому наши фланги уже открыли стрельбу и окутались дымом, а в середине пушки еще молчали. Лейтенант Кисельников нетерпеливо глядел на Платона Платоновича, а тот посмотрел в бинокль, сел на стул, подумал и только потом поднял рупор.

— Вторая батарея, по Рудольфовой горе! Василий Матвеевич, наводку берите сами. Я после скорректирую. Огонь по готовности.

Кивнув, лейтенант побежал от орудия к орудию, нагибаясь над прицелами и объясняя что-то наводчикам. Сразу после этого пушка выплевывала язык пламени и откатывалась, заволакиваясь дымом.

Через минуту или две весь бруствер, а за ним и внутренняя часть бастиона снова утонули в густом тумане, над которым раздавалось:

— Вторая, два градуса левее!

— Третья, пункт выше!

— Первая, не долетаете! Прибавить четыре пункта!

Никто не гнал меня в тыл. Пороховая пелена укрывала меня со всех сторон. И хоть делать пока было нечего, я знал, чего дожидаюсь. Скоро где-нибудь крикнут: «Вестовой, смену на такой-то номер!» Потому что французы сейчас пристреляются и начнут выбивать людей из расчетов. Тогда-то Герасим Илюхин и пригодится.

Так страшно, как в начале бомбардировки, мне не было, но всё же из относительно безопасного места под бруствером я перебрался к центральной «мачте». Ближе к Платону Платоновичу — оно лучше.

Правда, Джанко сейчас вел себя беспокойно, не как прежде. Он не сидел под вышкой, а тревожно топтался на месте, будто пританцовывал, и всё глядел вверх. Я стоял у него прямо за спиной, но он меня не замечал.

Один индейский бог ведает, как Джанко чуял подобные вещи, а только зря капитан не послушался краснокожего. Что-то громко хрустнуло, потом заскрипело, качнулась тень. «Мачта» начала медленно заваливаться. Должно быть, снова ядро угодило в опору — не прямым попаданием, а вскользь, но хватило и этого.

С треском и грохотом помост рухнул на землю.

— Платон П-п…! — подавился я воплем.

Из разных мест кричали:

— Командира убило! Капитан погиб!

Я побежал к темной груде обломков. И чуть не разрыдался от облегчения, услышав сердитое:

— Убери лапы, Джанко! Не щупай меня, я цел!

Платон Платонович действительно был хоть и помят, но невредим. Вокруг него толкались люди. Один стряхивал пыль с мундира, другой подал фуражку. Капитан сердито осмотрел ее — и отшвырнул, козырек был расколот надвое. Еще плачевней выглядел рупор. Он лопнул в нескольких местах.

— Экая чепуха. Не рупор, а дрянь-с! — Иноземцов поглядел вокруг, быстро принял решение. — Зыченко, за мной. Будешь повторять команды.

Сказано это было боцманмату с «Беллоны», у него был голос исключительной зычности, в соответствии с фамилией.

— Остальные, по местам!

Меня, слава Богу, не заметил.

Все побежали кто куда, капитан же направился к ближней вышке. Их теперь осталось две.

Зыков влез за Платоном Платоновичем по лестнице, Джанко остался внизу.

И снова из невидимых туч послышались команды, только с хохляцким хыканьем:

— Вторая! Перенэсть охонь на шашнадцатый квадрат! Дыстаньция восемь кабэльтовых! Ухол одынадцать!

Я тоже переместился к новой «мачте». Что ж мне у кучи обломков торчать?

Вблизи было слышно, как Иноземцов отдает указание, а Зыченко во всю глотку повторяет. Грубые башмаки боцманмата и его перепачканные в земле штаны просвечивали сквозь дым.