Беллона

Сведения обо всех брюнетах невысокого и среднего роста, худощавого сложения, молодого возраста регистрировались. Простой люд с «экстренной скоростью» по военной дороге передвигаться не может, поэтому нижних чинов не учитывали. И всё же за одиннадцать дней набралось около полусотни лиц с нужными приметами. Штабс-капитан нашел способ лично посмотреть на каждого. Некоторые, конечно, отсеялись (не станешь ведь, например, подозревать в шпионстве знакомого лейтенанта Ставриди, возвращающегося после излечения, или сына командира гарнизона?), и всё же, включая сегодняшнюю четверку, «кандидатов» набралось уже 37 душ, и с каждым днем их число будет увеличиваться. Невозможно приставить персонального наблюдателя к каждому. Выборочная проверка на предмет подозрительного поведения — вот всё, на что приходилось полагаться.

И, конечно, главное: неукоснительный присмотр за так называемыми «сигнальными пунктами», которые благодаря герою Рутковскому все известны. Едва лишь кто-то из «кандидатов» там объявится (а должен же таинственный брюнет доложить Лансфорду о прибытии), тут ему и конец. Именно таким манером в разное время были установлены четверо вражеских агентов. Ни один из них не арестован, все гуляют на свободе и не догадываются, что взяты под плотную опеку.

Слава богу, опыта накопилось достаточно, чтоб не делать грубых ошибок, как случалось вначале. Изъять установленного лазутчика нетрудно, но взамен пришлют другого, да еще Рутковского можно подставить под подозрение. Нет уж, брать будем всех разом, накануне нового штурма — чтобы оставить противника перед сражением без глаз.

За полгода своей неприметной, но необходимой для Севастополя службы штабс-капитан собрал очень недурную команду. К сожалению, штатное расписание выделяло всего сорок вакансий, притом ни одной офицерской. Людей жестоко не хватало, уровень их образования оставлял желать лучшего, но все сотрудники были на подбор. Происхождение значения не имело — только толковость. Увидит штабс-капитан где-нибудь смышленого, предприимчивого человечка — сразу тянет к себе. Служили у него и татары, и казаки, и греки, и полицейские, но охотней всего, разумеется, в агенты поступали солдаты и матросы с бастионов. Всё от смерти подальше.

Сам-то штабс-капитан, будь его воля, предпочел бы воевать не в тылу, а на передовой. Смерть его нисколько не пугала — за жизнь он нисколько не держался. Как посмотрится в зеркало (никуда не денешься, надо же бриться), первая мысль: зачем такому уроду жить на свете?

Вот и нынче, стерев с лица мыло, он поглядел на себя с привычным отвращением. Ну и харя! Никак не привыкнуть.

Нос сворочен на сторону, пустая глазница ввалилась.

— Что подмигиваете, ваше кривоглазие? Что хлюпаете, ваше кривоносие? — сказал штабс-капитан (как большинство одиноких людей, он иногда разговаривал сам с собой). — Девятый час, пора. О, великий и могучий хан Аслан-Гирей, одалиски уже собрались у фонтана. Им не терпится лицезреть вашу лучезарную красу.

Голос из-за поврежденной носовой перегородки тоже стал гнусавым, противным. Девять месяцев назад Аслан-Гирей попал в плен, а перед тем был избит прикладами чуть не до смерти. Сломанная рука срослась, ребра тоже, но правый глаз вытек, а нос, некогда тонкий и даже изящный, съехал вбок. Галантные французы щедро отплатили диверсанту за испорченный ракетный станок.

Глупее всего, что жертва была впустую. Союзники понавезли новых ракет, и ничего такого уж таинственного или особенно ужасного в этом изобретении не обнаружилось. От любого ядра, тем более бомбы ущерба больше, чем от зажигательного снаряда, лупящего по принципу «на кого бог пошлет».

Но иногда штабс-капитан говорил себе, что зряшных жертв не бывает. Не так важно, вышла ли из твоего поступка практическая польза. Важно, что ты его совершил.

А чем еще было утешаться?

Из плена-то он, как только смог передвигаться, сбежал. Это было нетрудно. Помогли местные татары, продававшие французам продовольствие, фураж и хворост. Раздор между русскими и франкскими гяурами предприимчивых горных жителей занимал лишь как источник наживы, но к потомку Гиреев они отнеслись с почтением и бережно переправили штабс-капитана через Инкерман к своим.

На батарею Аслан-Гирей не вернулся. Ему предложили занять должность помощника обер-квартирмейстера войск Севастопольского гарнизона, но у этой службы скучным было только название.

Командование столкнулось с серьезной проблемой. Осада затягивалась, и стало ясно, что о расположении и планах противника мы знаем недостаточно. В главном штабе не существовало подразделения, которое собирало бы сведения о неприятеле.

Аслан-Гирей не желал превращаться в ловца шпионов, еще менее того — в их попечителя. Он хотел одного: вернуться на бастион и там погибнуть, потому что скверно жить на свете, когда из красавца, на которого заглядывались дамы и барышни, становишься уродом. Во взглядах посторонних штабс-капитан читал (а может быть, воображал) отвращение или, того хуже, жалость.