Беллона

Глаза у Чарльза были теперь, как у отца, умные, нервы крепче, он понимал Англию. Конечно, он прав. Я уже сама это решила. Послать достойного? Кто и сейчас достойнее Робина?

Перед отплытием он пришел приложиться к руке, с ног до головы сверкая парадными доспехами — ему предстояло быть не только моим наместником, но и моим воителем. По моему приказу на проводы собрался весь двор. Когда он уходил, великолепный, в сопровождении племянника Филиппа Сидни и пасынка Эссекса (свет, что ли, такой в конце ноября? — или глаза устали? — зрение притупляется, разве я так, раньше видела? — или я невольно сравниваю его с юным Эссексом — не мальчиком, но, как ни глянь, юношей, высоким, многообещающим), — только я вдруг спросила себя: «Кто этот незнакомец? Когда это у Робина исчезла талия, а волосы поредели, когда увяла кожа? Откуда бралась та божественная поступь, этот ли человек некогда оседлал, пришпорил и объездил мое сердце?»

Рели, тонкий, гибкий, смеясь, как смеются до тридцати, беззаботно махнул музыкантам и подскочил ко мне:

— Музыка ждет. Вашему Величеству угодно танцевать?

Черные кудряшки блестят, глаза уже пляшут, тугое молодое тело пахнет лимоном и лавандой…

Да, Моему Величеству угодно…

Я танцевала, и он танцевал, я перебирала струны, он сочинял стихи, я была очарована, ибо мой Рели умел песней подманивать птиц.

Я назначила его капитаном своей гвардии, пожаловала прекрасными владениями и рентами, а он платил мне своей любовью.

Я набрасывалась на нее с жадностью, так я изголодалась. Я была в тревоге, в гневе, не в себе.

— Вашему Величеству недостает лорда Лестера, — шепнула Кэт Кэри, убирая мои волосы.

О Господи, да! И недостает его именно таким, каким он был! Мне недостает того Робина!

Как нужен мне был Рели, когда пришли первые сообщения из Нидерландов. «Ваш вице-король держит поистине королевский двор, он окружил себя всяческим великолепием», — наивно докладывали мне.

— Что? — взорвалась я. — Мы выколачиваем деньги, сто, двести, триста тысяч фунтов, а он держит двор? — Я обратилась к письму: «И вскоре, как мы слышали, прелестная вице-королева прибудет разделить его труды и заботы…»

Жгучая досада пронзила меня в самое сердце.

Он послал за ней! Они будут изображать короля и королеву — на мои денежки!

Я с силой запустила в стену бокал, он разбился вдребезги.

— Вернуть его! — воззвала я к Берли. — Отобрать все титулы, швырнуть вместе с волчицей Леттис в ближайшую тюрьму!

— Нет, Ваше Величество, — успокаивал Берли.

«Леди, пощадите, — молил Робин в письмах. — Ежели Вы недовольны, она не приедет!»

«Вы больше не вице-король!» — посылала я с самым скорым гонцом.

«Тогда позвольте мне остаться последним из Ваших слуг! — доставляли мне еще быстрее его пресмыкательства. — Оставьте здесь Вашим конюхом, чистить лошадиные копыта…»

Пришлось оставить его, надо было сдерживать испанцев. А мне пришлось простить.

«Роб, — писала я в слезах, пресмыкаясь не хуже его, — летнее полнолуние помутило мой разум, я не владела собой. В мечтах я продолжаю беседовать с тобой и шлю печальное „прости“ моим всевидящим очам, что бдят ради меня. Да хранит тебя Господь от всякого зла, да спасает от всех врагов. Прими миллион благодарностей за труды и заботы. Всегда та же, ER».

Да поможет мне Бог…

Но у меня оставался Рели!

Не назло ли Робину (я знала, как он будет досадовать, когда летучая молва достигнет Европы) пожаловала я Рели богатую винную монополию, подарила городской дом, произвела в рыцари? Мой новый сэр Уолтер рыдал у моих ног и клялся, что откроет для меня новые земли и назовет их «Виргиния» — земля девственницы. Дурацкая юношеская похвальба, но и она меня утешала.

Я отчаянно нуждалась и в юности, и в утешении — старость и даже худшее внезапно постигли почти всех, кто был мне близок. Из Франции сообщили, что мой Лягушонок, моя последняя любовь, герцог Анжуйский, скончался от удара, и я его оплакала. Даже Хаттон выглядел на сорок, а Робин, Господи помилуй, ведь он мой ровесник, моих лет — ему тоже полета! — которых при мне и шепотом назвать не смели, но которые рифмовались со всем, что угнетало меня в это тяжкое время: «казна пуста» и «на уме суета».

Полета!

Ненавижу!

И хватит об этом!

— Парри, убери эту жуткую штуку, она живая, глянь, трясется, как кабаний зад!

Яростно обмахиваясь, я глядела в зеркало. Заботливые руки копались в рыжих кудрях — там поддернут, тут расправят.

— Мадам, перрюке — самое роскошное, что носят леди во Франции…

— Чтоб тебе, Парри!.. Не перечь, называй вещи своими именами, эта штука — парик! Мне, по-твоему, нужен парик?

А если и так, немудрено, после всех пережитых скорбей, таких, что и долготерпеливый Иов принялся бы рвать на себе волосы! Но ведь этот зуд кое-где под волосами, конечно, пройдет с весной?

— Просто улучшенные накладки из волос, мадам, мы ими пользовались и раньше, чтоб немножко подправить природу… как только девушка закончит с притираниями и нанесет румяна…

— Слишком много!