Они рассеялись.
Высокие корабли побеждены. Армада развеяна и бежит от Божьего гнева.
В трепещущем предутреннем свете мы смотрели друг на друга, мои лорды и я, не смея даже ликовать в эту бесценную минуту победы. Из Дувра прискакал Рели — синие глаза потускнели от усталости, рот мрачно сжат.
— Битва не выиграна! Она просто переместилась в Ярмут, где испанцы могут перестроиться и вернуться, чтобы высадиться на южном берегу…
Берли кивнул:
— Они и сейчас могут попытаться войти из моря в Темзу и напасть на Лондон, выполняя приказ короля, который велел им победить или умереть. А герцог Пармский со своим воинством по-прежнему в Кале…
— Лорд Лестер!
Мы и не слышали, как церемониймейстер торопливо постучал, прежде чем открыть дверь, увидели только самого Робина, когда он вошел, срывая с головы шляпу. При виде него сердце у меня мучительно встрепенулось, потом упало. Он был весь зеленый от усталости, его перекошенная улыбка без слов говорила: случилось что-то ужасное.
— Да, наземная оборона. — Он набрал в грудь воздуха, его печальные глаза отыскали мои. — Дурные вести. Ваше Величество, я решил сообщить их сам. Герцог Пармский несмотря ни на что намерен доставить из Кале войска. Наши корабли преследуют Армаду, Ла-Манш открыт. Враг не встретит сопротивления — мы беззащитны.
Глава 11
Беззащитны…
Я собрала остатки мужества:
— Едем к войскам!
А что еще оставалось?
— Робин, возвращайтесь моим лордом-наместником к нашим войскам, ободрите их от моего имени. Скажите, я прибуду в Тилбери и проведу смотр для поднятия боевого духа.
Чтобы вдохновить мужчин? Или чтобы вдохновиться одной женщине — сиречъ мне? Или потому, что я так соскучилась по одному мужчине, что рвалась непременно его увидеть?
Одно точно — я умирала от бездействия, умирала от чего-то еще и после мучительных дней и недель битвы с Армадой должна была сломать ход этой войны нервов — или сломаться самой.
Ни один священник не готовился так к свадьбе с Христом, ни одна девушка не рядилась так под венец, как я к той встрече с войсками.
— Даже на коронацию, мадам, вы наряжались с меньшей любовью и заботой! — лепетала, качая седой головой, Парри. — А этот лимонный оттенок всегда вам шел — может быть, надеть к желтому шелку янтарь, миледи? Или агаты, или ваши любимые жемчуга?
Радклифф в это время пристегивала мне рукава: мы переглянулись и грустно промолчали. Бедная подслеповатая Парри зарылась в шкатулках с драгоценностями, а сама уже не отличает агатов от эгретов — и платье на мне не желтое, а белоснежно-белое…
Оно и должно быть белым — Парри, соображай она, как раньше, догадалась бы сама, — белым, как каша правота, как чистота нашего дела, как мое целомудрие, моя девическая сила. И к нему серебро — знак царственного достоинства, золото как знак божественности и еще что-нибудь, что символизировало бы королеву-воительницу; пусть люди видят, я сражаюсь вместе с ними, я готова и хочу разделить их тяготы.
Под конец я остановилась на белейшем из белых бархатном платье, мягком, как кроличий хвостик. Роба и корсаж переливались серебряной вязью, по верхней юбке и пышным буфам рукавовиними звездами рассыпались сребротканые розы Тюдоров. Затем жемчуга — неизменные жемчуга, жемчуга к слезам, непролитые слезы природы — огромные жемчужины с Востока, из далекой Индии, по три и по четыре в ряд вдоль выреза платья, по корсажу, по парику, в ушах и на пальцах, под горлом. Вокруг шеи — кисейный воротник и парчовая вуаль, на плечах — длинный развевающийся шарф золотой парчи.
Однако я должна была выглядеть не только королевой, но и воительницей.