Беллона

Я поймал полосатый хвостик пальцами и тайком поцеловал его.

Да уж, всем воспоминаниям воспоминание…

Следующее - иного рода…

И сразу затем память - сама, без спросу - тычет меня носом в самую мучительную страницу жизни. Куда же ее денешь? Желал бы вырвать из прошлого, скомкать, да выкинуть. Но так не бывает. Что в твоей книге уже написано, не сотрешь и не сожжешь.

Капитан был прав, когда назвал сшибку у кавказского берега пустяками. Настоящая баталия ждала нас в го роде Синопе, где собрался весь турецкий флот под защитой мощных береговых батарей. 18 ноября наш фрегат, влившийся в эскадру адмирала Нахимова, подошел к месту грядущего сражения. Передохнуть в порту перед походом «Беллоне» так и не довелось.

Из-за чего у нас с турками приключилась война, в команде толком не знали. Ждали-то новой драки с басурманами давно. Для того и Черноморский флот создан, для того и Севастополь построен - турок воевать. Не то чтобы матросы сильно задумывались, почему сызнова с султаном ссора (да и начальство не поощряло в нижних чинах особой задумчивости), но всё же было любопытно.

Я сходил, послушал, как на нижней палубе перед отбоем отец Варнава растолковывает людям смысл нынешнего похода.

- Град сей, Синопом рекомый, славен именем Андрея Первозванного. Отсель принес он на святую Русь слово Божее, - объяснял батюшка. - Потому не может того быть, чтобы сей покровитель нашего морского флага не пособил христолюбивому воинству в таком месте.

- Отче, а заради чего мы с туркою бьемся? - спросил молодой матрос.

- За веру Христову. За братьев единоверных, турецким игом томимых. За ключи Храма Ерусалимского.

Про ключи я не понял, хоть про них и в царском манифесте говорилось.

- За ключи так за ключи, - веско молвил Степаныч. - Начальству видней. Наше дело военное.

А я навострил уши, потому что сзади Соловейко излагал дело собравшимся вкруг него товарищам по-другому:

- Наш царь у ихнего салтана салтаншу увел. Ну а тот, знамо, обиделся.

- Брешешь! - воскликнул кто-то. - В указе царском о том не было.

- Так тебе всё и напишут, в указе.

- Красивая салтанша-то?

- Навроде Смолки, - ответил Соловейко, гладя сидящую на плече мартышку.

Под гогот я отошел, так и не поняв, врал Соловейко или нет.

Вечером осмелился спросить у Платона Платоновича. Он объяснил, что России в Черном море тесно, поскольку оно и не море, а вроде пруда, запертого проливами, как плотиной. Мы хотим выйти на океанский простор, турки же нас не пускают. Из-за этого мы с ними сто пятьдесят лет воюем и будем воевать до тех пор, пока они нам цареградскую калитку не откроют. Глупо и опасно со стороны султана великую державу, будто собаку, на короткой цепи держать.

Я остался этим объяснением разочарован, потому что успел вообразить себе султаншу невиданной красы, вроде моей Девы - за такую и повоевать не жалко.

Турецкая эскадра стояла в просторной бухте, выстроившись дугою. Семь фрегатов, три корвета и два парохода под прикрытием шести батарей и бастионов.

Я знал из подслушанного разговора меж капитаном и Дреккеном, что план у нашего адмирала очень простой: выстроиться двумя кильватерными колоннами и встать напротив турок на якорь, после чего палить по врагу с места, пока турки не сдадутся. Каждому из наших кораблей - а их насчитывалось восемь - был назначен точный пункт для остановки. Платон Платонович сказал, что диспозиция правильная. Осман-пашу из-под защиты береговых орудий все равно не выманишь, стало быть нужно использовать всю мощь бортового огня, положиться на наше преимущество в подготовке канониров и на русское упорство. А также на отчаянность нашего положения. Отступать

с прямой линии огня нам будет некуда - потрепанным кораблям без починки бурное ноябрьское море не пересечь; у турок же за спиной берег и город, а это всегда плохо действует на боевой дух, ибо есть куда бежать.

Погода с утра была паршивая. Налетал шквалами неудобный для нашей эскадры зюйд-ост, лил холодный дождь, тучи висели низко. В недобром свете этого плаксивого дня многочисленные минареты Синопа казались стальными иглами - город словно ощетинился. Круглые купола мечетей блестели, как рассыпанные по берегу железные ядра.

Я после своего триумфа двухнедельной давности почитал себя стреляным воробьем. Волноваться волновался, но эта щекотка нервов была скорее приятной. Как в прошлый раз, я пристроился на шканцах, под мостиком, стараясь никому не попадаться на глаза, и ждал момента, когда вновь смогу отличиться, обратить на себя внимание Платона Платоновича, удостоиться его похвалы. Не может того быть, чтобы в большущем сражении мне не представилось случая блеснуть храбростью и смекалкой!