Беллона

Но Джанко пихал меня в бок, что-то желтело в его руке. Я развернул бумажку - ту самую, из дагерротипной лавки. Запись была все так же неразборчива, но заглавные буквы в адресе - «МП» - заставили меня вздрогнуть. «Морской пансион» - вот что там было написано!

- Это она? Она? - задыхаясь и не веря воскликнул я. - Она… живая? Но имя, я не могу прочесть… Что это за буква? Это «А»?

Индеец смотрел на меня сердито. Если он и помнил имя, то повторить его не мог. Толкнул меня, показал: догоняй. И приложил палец к губам: только тихо!

- За ней бечь? - пролепетал я. - А ты как же?

Тут он на меня замахнулся, и я сорвался с места. Процессия уже скрылась за углом, но я знал, куда она движется. До двухэтажного особняка, в котором помещался Морской пансион, было рукой подать. Лишь теперь я понял, зачем Джанко меня сюда привел: в это время воспитанницы обычно возвращались из церкви. На улице, где пансион, подворотен нет, не спрячешься, а здесь было удобное место для наблюдения.

Веря и не веря, я добежал до угла, осторожно выглянул.

Они стояли у крыльца пансиона, собравшись вокруг воспитательницы, которая делала какое-то объявление. Я не мог различить в этой темно-серой толпе девочку, которая показалась мне похожей на Деву. Даже мысленно я не решался выразиться определенней.

Никто на меня не смотрел. Можно было подойти поближе.

- …самостоятельно до обеда. Будьте хорошими девочками, не шалите, во всем слушайтесь Эрнестину Николаевну. - Воспитательница стояла ко мне вполоборота, я видел лишь черные пышные локоны. Голос был молодой, очень звучный и приятный (сейчас я бы сказал «мелодичный»). - Крестинская, Божко, Короленко и Спицына, вы пойдете ко мне домой, на урок музыки. Остальные - в дортуар. До скорого свидания.

- До свиданья, Агриппина Львовна! - ответили два десятка звонких голосов.

Девочки галдя и толкаясь кинулись к входу.

Подле черноволосой дамы остались четверо. Уже не строем, а вольно они пошли за своей Агриппиной Львовной в сторону Продольных улиц. Я заметался, не зная, где Она - вошла ли в дом, отправилась ли за учительницей.

В пансион все равно проникнуть было невозможно, а одна из спутниц дамы, шедшая слева, была тоненькая и невысокая. Похожа!

Некоторое время я крался сзади, терзаясь сомнениями. Девушка, которую я пожирал глазами, больше не оборачивалась.

Но слежка продолжалась недолго. На тихой улице - ее названия я не знал - перед особнячком с надстройкой (называется «мезонин») женщина и четверо пансионерок остановились. Я спрятался за дерево. Их тут было много, деревьев. По-вдоль тротуара вереницей выстроились липы, а над каменной стеной, соединявшей этот дом с соседним, нависал ветвистый дуб. Летом здесь, наверное, было хорошо, тенисто.

Пока учительница доставала из сумочки ключ и отпирала дверь, воспитанницы разговаривали меж собой. Три повернулись в мою сторону: одна аккуратненькая, с кукольным личиком, другая рослая и круглощекая, третья щупленькая и забавная, в веснушках. Лишь та, из-за которой колотилось сердце, оставалась ко мне спиной.

«Повернись, повернись!» - умолял я.

- Входите, девочки.

Брюнетка (я по-прежнему на нее не смотрел) распахнула створку. Прежде чем войти, Она наконец оглянулась - и на сей раз дала себя рассмотреть как следует. Меня она не заметила, но что-то все-таки чувствовала. В черных глазах, оглядывавших улицу, читалось недоумение или, может быть, ожидание.

Всякие сомнения отпали. Это была Она, девушка с дагерротипа. А стало быть и с мозаики. Я не перепутал бы этот пристальный взгляд ни с каким другим.

И прическа, и контур лица, и строгий рисунок маленького рта - всё совпадало.

У меня нет объяснения чуду, которое определило мою судьбу. Не знаю, как вышло, что севастопольская девочка, воспитанница Морского Пансиона, оказалась так поразительно похожа на Деву из потайной пещеры. Может быть, я просто очень сильно хотел, чтобы заколдованная красавица ожила - и обмер от первого же девичьего лица, которое напоминало настенную картину.

Забегая вперед, скажу, что, когда я после долгой отлучки вновь оказался в своей пещере, то испытал легкое разочарование. Мозаичная Дева была хуже живой Дианы. Мне даже померещилось, что изображение стало немного другим - не таким, каким я его лелеял в памяти, плавая по морю. Подозреваю, что лицо с дагерротипа наложилось на этот зрительный образ и отчасти его подменило.

Но не буду про это. Зачем обрывать одно из самых драгоценных воспоминаний моей жизни?

Когда они вошли, я подбежал к двери и прочел надпись на медной табличке:

"Агриппина Львовна ИПСИЛАНТИ"

Что делать дальше, я не знал, однако не ушел бы с этого места ни за что на свете. После случившегося волшебства я был готов допустить что угодно. Например, что дом заколдованный и что я его никогда больше не найду. Подозрение мое усилилось, когда изнутри донеслись райские звуки: кто-то заиграл на пианино - несравненно искусней, чем лейтенант Кисельников в кают-компании, и нежные голоса запели до того сладко, что наяву подобной красоты существовать никак не могло.