Белое, черное, алое…

Она была одета в черную пелерину из очень дорогого сукна, отороченную черным блестящим мехом, которую отказалась снимать. Я напряглась и вспомнила, как эта штука называется: кап. Мне была видна выставленная вперед изящная ножка в коротком сапожке, как будто только что снятом с витрины выставки. Ножку облегало благородно матовое облако колготок, и я машинально подумала: где шикарные женщины берут такие колготки, сразу делающие облик дорогим, а походку высокомерной? Но тут же опомнилась: где-где, понятно где, я-то на колготки дороже определенной суммы и не смотрю. Устроившись, Нателла Ивановна Редничук-Чванова подняла на меня слегка удлиненные к вискам глаза. Такие глаза называют миндалевидными, отметила я для себя. Все в ее лице было слегка, не аффектированным: слегка выдающиеся скулы, но не до такой степени, чтобы лицо можно было назвать скуластым. Как у голливудских звезд сороковых годов, вслед за Марлен Дитрих удалявших себе крайние коренные зубы, чтобы сделать более изящным овал лица. Тонкий прямой носик, ему чуть-чуть не хватило до идеальной прямоты, но и так он чудесно смотрелся. Резко очерченные полные губы прекрасной формы, подчеркнутые умело наложенной дорогой помадой…

Я вдруг поймала себя на мысли, что уже забыла о собственном неприглядном виде. (Впервые в жизни нарушила принцип — приходить на работу накрашенной и причесанной, в крайнем случае — никому без прически и макияжа на глаза не показываться, сразу запираться в кабинете и приводить себя в порядок. Хотя вот Лариска Кочетова запросто приходит на работу как с постели, треплется со всеми подряд в коридоре, пока дойдет до своего кабинета, и, пока красится, даже двери к себе в кабинет не закрывает…) Забыв о своих ненакрашенных ресницах, я просто плавилась от восхищения, разглядывая безупречный грим на красивом лице свидетельницы, полные изящества движения, одежду, в которой не стыдно появиться в парижском бомонде (хотя, вообще-то, не была, не знаю). Это я-то плавлюсь; а что же должны чувствовать мужчины рядом с таким великолепием?

Хотя я оцениваю каждый элемент образа в отдельности, а мужики, наверное, воспринимают впечатление целиком. Правда, может быть, какой-нибудь продвинутый современный мужчина еще оценит, в каком бутике куплена каждая вещь из прикида, что либо добавит баллов к общей оценке, либо ее снизит.

Я изо всех сил старалась, чтобы мое глазение не выглядело неприличным, но все равно не могла оторвать от нее взгляда.

Наконец я опустила глаза в паспорт и посмотрела, сколько лет этой женщине; если, конечно, это был ее паспорт. У нее была нежная, гладкая смугло-розовая кожа, без единой морщинки даже в самых уязвимых местах — возле глаз и рта, блестящие глаза, прекрасные светлые волосы; руки, которые, как считается, выдают возраст женщины, бесстыдно свидетельствовали об одном — эта женщина молода. А по паспорту ей было пятьдесят два года.

— С чем связан мой вызов? — поинтересовалась она без нажима.

— Нателла Ивановна…

— Я же сказала, просто Нателла.

— Как-то неудобно… А с отчеством никак?

— Никак, — твердо сказала она. — Меня это будет раздражать.

— Хорошо. — Я вздохнула. — Мне передали дело о смерти вашего сына и невестки. Я хотела поговорить с вами.

Она чуть больше повернулась ко мне и подняла брови, как бы вежливо говоря:

«Правда?»

— Вы теперь возглавляете фирму сына?

— Немножко не так, — ответила она-с еле заметной улыбкой. — Фирмы сына больше не существует. У него была строительная фирма, а у меня фитнесс-зал.

Просто я сохранила название.

— И здание?

— И здание.

Она кивнула с той же милой улыбкой, еле обозначенной.

— Как вам это удалось? На здание ведь было много претендентов?

— Отнюдь. Сын устранил всех конкурентов. Конечно, в переносном смысле, юридическим путем. У него был очень мягкий характер. Я иногда не понимала, как можно добиться чего-то в делах с таким мягким характером. После его смерти я приобрела его фирму, вместе с имуществом, естественно, то есть вместе и с этим зданием, и закрыла ее. Вернее, перерегистрировала.

— А его персонал?

— Особого персонала там не было.

— Насколько я знаю, там были, по крайней мере, бухгалтер, референт и охранник.

— И это ярко демонстрировало неспособность моего сына вести дела.

Сентиментальность и бизнес — две вещи несовместные. Охранником был выживший из ума старикан, где уж сын его подобрал, я не знаю. Референтом — бывшая сокурсница сына, полная неудачница во всем. А окружать себя неудачниками вредно, это заразно.

— А бухгалтер?

— Это был единственный дельный работник, и то нашла ее я. Она перешла в мою фирму.

— У вашего сына была «крыша»? — спросила я, отдавая ей назад паспорт.

Редничук убрала паспорт в сумку, щелкнув замком, а потом спросила:

— «Крыша»? А что это такое? — и опять еле заметно улыбнулась.

— Я имею в виду, платил ли ваш сын кому-то деньги за безопасность? Чтобы его не трогали криминальные элементы?

— Нет.

Она покачала головой.

— А вы платите кому-нибудь?

— А как вы думаете, что я вам отвечу?

Очаровательная женщина, подумала я, записывая ее слова в протокол.

— Нателла Ивановна…

— Нателла, — поправила она.