Белое, черное, алое

В кабинет зашел Кораблев и сел на стул, где еще недавно сидел Олег Петрович. У меня вдруг даже сердце защемило от жалости к Скородумову. Кораблев, наверное, заметил, что у меня изменилось лицо, потому что обеспокоенно спросил:

- Вам-то доктора не надо?

Я помотала головой, и он тут же успокоился.

- Ну что, довели дяденьку Скородумова? - спросил он.

- Как тебе не стыдно!

- Ну ладно, ладно! Чего он хорошего успел сказать?

- Да практически ничего, ему сразу плохо стало.

- Куда его?

- В "четверку". У меня к тебе просьба: я у шефа отпросилась, на работу сегодня уже не вернусь, а ты позвони в больницу вечером, узнай, как он.

- Ну вот! Да я не знаю, где я вечером буду...

- Леня! Опять?!

- Ну, Мария Сергеевна, ну не могу я сразу согласиться, характер у меня такой. Ну, позвоню, позвоню. За ребенком-то поедем? Вы, между прочим, тоже плохо выглядите.

- Ночь не спала.

- Да, стареете. Как Альтов говорит: в двадцать лет всю ночь пил, гулял, на следующее утро - никаких следов, выглядишь так, будто всю ночь спал в своей постели; в тридцать лет - всю ночь пил, гулял, наутро выглядишь так, как будто всю ночь пил и гулял; в сорок лет - всю ночь спал в своей постели, а наутро выглядишь так, будто всю ночь пил, гулял...

- Добрый ты... Мог бы и промолчать. Ну, поехали.

Всю дорогу Ленька развлекал меня прибаутками, но на душе было погано. Голова гудела от недосыпа, одолевало чувство вины перед сыном, перед глазами стояло посеревшее лицо Скородумова.

Ленькина машина была выдраена и блестела так же, как и его ботинки. На первом же перекрестке мы встали в пробке. Мимо вереницы машин прохаживались продавцы газет, малолетние мойщики стекол и ковылял молодой парень в камуфляжной форме с подвернутой до колена пустой штаниной. Поравнявшись с нашей машиной и заметив, что у Леньки приоткрыто стекло, парень наклонился и стал говорить хнычущим голосом, протягивая перед собой армейскую шапку:

- Помогите ветерану афганской войны...

Ленька опустил стекло до упора и, высунувшись в окошко, сказал ветерану:

- Слышь, парень, тут, на углу, у вокзала, есть вакансия в будке сапожной, хочешь, я тебя сапожником устрою? Прямо сейчас? А что, верный заработок, и тепло в будке, а подметки прибивать - дело нехитрое, и без ноги можно.

Ветеран выпрямился и прошипел:

- Да пошел ты... - и через полминуты уже совал свою шапку в окошко другой машины.

- Вот, - прокомментировал Кораблев, закрывая окно и трогаясь с места, - не хочет. Лучше с шапкой будет побираться, чем работать. Причем он в Афгане, скорей всего, и не бывал, и даже не знает, где это.

- Неужели это русская душа такая? - поддакнула я. - Вот я зимой шла по площади перед вокзалом, нищие там, безногие, безрукие, сидят, просят, и вдруг какая-то бабенка, лет тридцати на вид, испитая вся, рожа одутловатая, но коренастенькая, в брючках, и глотка луженая, снимает задрипанную шляпку, протягивает ее к прохожим и кричит: "Люди добрые, подайте!" А какой-то дядька, мимо проходя, ей говорит: "Ведь на водку просишь". Она же подбоченилась и заявляет во всеуслышание: "Да! На водку! Ведь если на лечение просить буду, никто мне не поверит - вон какая у меня рожа красная! Поэтому честно говорю, люди добрые, подайте на бутылку!" И что ты думаешь - ей за пять минут полную шапку накидали, за честность, наверное; остальные нищие только зубами щелкали от зависти.

Мы поехали по тихим улочкам центра. Тормознув перед очередным светофором, Кораблев заметил бомжа с бородой как веник, грязного и оборванного, и с интересом наблюдал, как бомж сделал стойку на сверкающую Ленькину машинку и прямым курсом направился к ней, на ходу уже вытягивая руку горстью вверх. Кораблев высунулся в окно и заорал бомжу:

- Дай сто рублей!

Бомж вздрогнул и заковылял обратно к тротуару, испуганно оглядываясь.

- Вот вы подумайте! По городу из-за этих нищих не проехать! В новостройках одна бабуля ушлая, знаете, чем промышляла? Она околачивалась возле перекрестка, высматривала дорогие иномарки, выжидала, когда они притормозят, и бросалась под колеса. Ну, там люди выбегают, бабку поднимают, она охает, плачет. Почти все ее жалели, деньги ей давали, на хлеб с маслом хватало.

- Ну и?..

- Чего "и"? Как-то не рассчитала, задавили ее...

- Вот здесь, Леня, затормози, а то тебе не встать будет ближе к моей парадной.

- Ага, значит, вот где вы живете, - констатировал Леня, поднимаясь за мной по лестнице. - А квартирку свою, значит, бывшему муженьку оставили?

- Господи, все-то ты знаешь.

- Дак сам ваш муженек ходит по главку, треплется. Мне рассказывали, что он и ребенка приводил: нас, мол, мама бросила...

- Что, правда? - у меня сразу заныло сердце.

А ведь Гошка мне про это не говорил. Да он вообще меня бережет и про отца в разговорах со мной даже не упоминает, обходит эту тему.

- Да не расстраивайтесь вы так! Я народу сказал: не судите поверхностно, я лично знаю, что она ребенка в школу возит и забирает оттуда...

Грохот в квартире стоял такой, что с лестничной площадки было слышно. Открыв дверь, я поняла, в чем дело: больной и доктор носились друг за другом по квартире, топоча, как слоны, и теряя тапочки.