Между тем в историографии до сих пор нет четкого определения терминов «Белое движение», «Белое дело». Очевидно, что разрешение этой задачи представляется настоятельно необходимым. И следует согласиться с А. И. Ушаковым, специально исследовавшим данную проблему и отмечавшим, что, к сожалению, «… в отечественной исторической науке первых постперестроечных лет наблюдалась своего рода фобия в отношении любых методологических конструкций. Обязательный раздел автореферата любой диссертации, содержащий сведения о методологических основах исследования, как правило, сводится к стандартному набору ничего не значащих фраз о «принципах историзма», «научной объективности» и т. д. Здесь, видимо, имеет место элементарное незнание современных теорий исторического развития, рожденное долголетним безраздельным господством «единственно верного» учения…» (2).
Действительно, длительное господство «марксистско-ленинской методологии», общепринятого «классового подхода» привело к отказу от серьезных методологических построений вообще. Одним из критериев ценности в изучении Белого движения (как, впрочем, и других явлений в отечественной истории XX века) стало обязательное «введение в научный оборот» новых исторических источников. А поиск фактов нередко заменял собой их осмысление. В настоящее время важно разработать определенный подход к комплексному и неидеологизированному анализу имеющихся фактических материалов.
Сразу же оговоримся, что полнота определения термина «Белое движение» может оказаться достаточно условной. Хотелось бы выделить некоторые критерии его оценки, специфические черты его формирования и эволюции. Что отличало его от других движений, армий, организаций, ставивших своей задачей борьбу с советской властью и партией большевиков? Как оно определялось его участниками и современниками?
Одним из наиболее распространенных в зарубежной и современной исторической публицистике стало определение, данное А. И. Деникиным и И. А. Ильиным. Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России в юбилейной статье «Лик Белого движения» (15 ноября 1931 г.) отмечал, что в основу «Белой идеи» «легли и претворились в жизнь принципы чистые и высокие: национальное самосознание, глубокий патриотизм и подвиг…». Подчеркивал важность патриотической идеи И. А. Ильин: «… Белые никогда не защищали и не будут защищать ни сословного, ни классового, ни партийного дела: их дело – дело России – родины, дело русского государства» (3).
Более общим термином – «российская контрреволюция» – обозначал противников большевизма известный военный историк Русского Зарубежья генерал-лейтенант Н.Н. Головин. По его мнению, революция, проходя как бы три стадии своего развития, должна быть «введена в русло» контрреволюции, которая ограничит «разрушительный» потенциал революции, преобразуя его в потенциал «творческий», созидательный (4). В этой характеристике «Белое движение» практически сливалось с «контрреволюционным».
Не вполне удачное обоснование соотношения терминов «контрреволюция» и «Белое движение» давалось в работе бывшего командующего Донской армией генерал-лейтенанта С. В. Денисова «Белая Россия». Эта книга, переизданная 50-тысячным тиражом в СССР, может служить примером попытки разобрать политическое, конъюнктурное содержание данных терминов. Задавшись целью опровергнуть актуальную в 1937 г. оценку Белого движения в советской историографии, Денисов пытался разъединить «контрреволюционное» и «реакционное» (то есть негативное) содержание Белого движения. Стремясь доказать порочность политики Временного правительства и сменивших его большевиков, он, по существу, доказывал революционный характер Белого движения. В результате революционером становился Николай II, санкционировавший Февральскую революцию своим отречением от Престола, и «послушные велению своего последнего Императора» «старые Русская Армия и Флот», а контрреволюционерами оказывались большевики.
Начальник штаба Ставки Колчака генерал-лейтенант М. А. Иностранцев выделял в качестве терминологического критерия политику «непредрешения», проводимую белыми правительствами: «… В истории – эпитет «белый»… со времен английской революции, а затем и Вандеи, определенно связывался с идеями и целями полного восстановления старого порядка, т. е. с целями реставрации и полного уничтожения всех результатов революции. На самом деле ни один из фронтов, действовавших против большевиков, в том числе и Сибирский, не преследовал этих целей. Цель была у всех одна – разбить большевиков и вернуться к правопорядку, предоставив затем народу избрать ту или иную форму государственного строя…» (5).