Белое и красное

— Почему? Такие захватывающие факты! Мне все интересно. Когда вы мне предлагали эту должность в Комитете, я не думала, что это будет так волнительно.

— Два капитана из австро-венгерской армии, которых мы уговорили вступить в Польский воинский союз в лагере для военнопленных, обвиняют капитана лагерной охраны в том, что он организовал… организовал публичный дом для военнопленных офицеров.

— Ох, какой вы старомодный, пан адвокат, даже покраснели! — Ядвига с улыбкой смотрела на своего работодателя. — Конечно, если вы считаете ненужным, чтобы я протоколировала, я не стану. Только я убедилась, что иногда бывает куда разумнее видеть жизнь такой, какая она есть. Расскажите хотя бы обстоятельства этого дела. Ведь капитан, видимо, благотворительности ради занимался этим.

— Он занимался ради желания заработать. Подогнал к ограде лагеря вагончик на колесах и держал там цыганку и двух буряток. Кажется, персонал в вагончике время от времени менялся. Капитан отводит обвинения в свой адрес. Утверждает, что с офицерами у него произошла ссора по поводу регламента. Вот они и мстят ему.

Адвокат поставил бокал. Ядвига, похоже, была шокирована историей и больше вопросов не задавала.

О военнопленных среди польской колонии в Иркутске ходило много разных слухов. Якобы они вели записи полученных оскорблений и отложенных поединков, которые должны состояться по выходе на свободу. И кажется, Кулинскому удалось втолковать своим вспыльчивым землякам, что сейчас не до поединков и что их лучше отложить до возвращения на родину.

Чарнацкий заметил в дверях Лесевского.

— Простите… я говорил, что условился…

Адвокат поклонился Лесевскому. «Он, должно быть, доволен, что я покидаю их. Собственно говоря, к столику меня пригласила Ядвига. Видимо, ей скучновато с адвокатом, несмотря на французское шампанское». — И Чарнацкий направился навстречу Лесевскому.

— Так, значит, это и есть будущий цвет нации? — оглядывая зал, спросил Лесевский. — Меч и гусарские крылья. А у господ офицеров заметен излишек веса.

— Почему они вас раздражают?

Предложенное меню было весьма скромным, и Лесевский попросил, чтобы Чарнацкий заказал ему то же, что и себе.

— Почему раздражают? Ибо их клич, с которым большинство из них пойдет в бой, будет звучать: «Мужики — к скоту! Рабочие — к станку!» А эти новые мундиры вместо прежних, царских, — для того чтобы польский солдат пребывал в послушании, — затуманив ему голову национальным единением, без труда отвлекут его от общего пролетарского дела, от российского пролетариата, от крестьян и солдат.

— Но ведь армия является гарантией государственной независимости.

— Армия? Гарантией нашей независимости является общая борьба трудящихся масс Польши и России!

Чарнацкий здесь соглашался с Лесевским. Еще в тюрьме и в ссылке он узнал, что есть две России. А откуда быть двум Польшам, коль скоро нет никакой?

Чарнацкий до конца не обдумывал свои планы на будущее, да и не осмыслил как следует февральской революции, которая, скинув царя, перевернула все его представления о незыблемости российского порядка. А тут грядет следующая. Могучая. И это она, ее волны докатятся, захлестнув все на своем пути, до дома Долгих, до Иркутска, до Сибири. Эта революция потрясет весь мир. Но пока, как он себе представлял, ничто не свидетельствовало о ее мощи и преображающей силе. Впервые об этой новой революции он услышал от Петра Поликарповича и Кулинского.

Долгих принес эту весть с почты, адвокат же узнал от французского консула. Правда, и сам Чарнацкий, шагая со Знаменской до гостиницы «Модерн» или до конторы адвоката, нет-нет да и оказывался среди людей, что-то горячо обсуждавших. Но то, что говорилось на улице, было очень путано и непонятно.

«Керенский идет с казаками на Петроград!» — говорил с утра, потирая руки, адвокат, а вечером с не меньшей радостью сообщал Долгих: «Царское Село пало!» Оказывается, генерал Краснов отбил его у большевиков. «Юнкеры очистили Петроград, Ленин выехал в Финляндию! Царь вернулся и издал манифест», — на одном дыхании, вернувшись со службы, буквально выпалил Петр Поликарпович. А на следующий день с кислой миной адвокат вздыхал: «Представь себе, Ян, большевики уже в Москве! Не хватало их еще в Иркутске. Слава богу, Иркутск далеко от рассадника зла».

Наконец Чарнацкий понял, что самые точные сведения всегда можно получить на вокзале. И поэтому стал наведываться туда.

Все поезда шли с запада на восток. Сибирь возвращалась из окопов. Небывалой лавиной. Развалившаяся армия ликовала, будто после победы: «Мир! Земля!» Шли эшелон за эшелоном, в морозный воздух вырывался дым из теплушек. Возвращались крестьяне к женам, к земле. Возвращались охотники, стосковавшиеся по сибирской тайге, по следу соболя на снегу. Ехали буряты, революция отпустила их по домам и обещала бурятскую родину. Казаки бились за своих коней, не затем они провезли их через всю Россию, чудом избежав реквизиции, чтобы теперь, совсем рядом с родным Забайкальем, потерять.

Ангара была свинцового цвета, а город сверкал от свежевыпавшего снега.