Белое, красное, чёрное

Уже смеркалось, когда мы выехали из дома. Дорога была не очень близкая, коляска ехала медленно, отец был неразговорчив. Вскоре мы услышали доносившиеся издалека звуки зурны, сменившиеся вдруг грянувшим европейским оркестром и я поняла, что мы приближаемся к ортачальским садам и что вся эта музыка доносится оттуда, где устроен кутеж в честь Пушкина. Я была очень удивлена, но, помня отцовские слова, молчала и ни о чем не спрашивала. Наконец, мы доехали до старой церкви. Отец привязал лошадь и сел рядом со мной. Стало совсем темно. Из сада была слышна музыка, взрывы аплодисментов, веселье там шло полным ходом. Я, видимо, задремала, и проснулась от тихого разговора. В нашей коляске сидел еще кто-то и разговаривал с отцом. Заметив, что я зашевелилась и открыла глаза, отец представил меня:

— А это, Александр Сергеевич, моя дочь, княжна Эличка. Я уже стар и немощен, а она моя надежда, наследница и единомышленница.

И тут я поняла, что собеседником моего отца был не кто иной, как сам Пушкин.

— Очаровательна, князь, ваша дочь сама прелесть, — сказал Пушкин приятным баритоном. У отца в руках была плошка со свечой и в ее слабом свете я едва могла разглядеть знаменитого поэта.

— Ну, прощайте, князь. Да хранит вас господь, — и с этими словами Пушкин выпрыгнул из коляски и исчез в темноте.

— Эличка, — обратился ко мне отец, — держи это покрепче, и смотри, не засни и не вырони.

С этими словами отец передал мне довольно увесистую шкатулку. Я почувствовала, что она сделана из какого-то металла. Что там, я, конечно, не знала.

По приезде домой отец молча взял у меня шкатулку и прошел со мной в мою комнату. Он сел в кресло и немного помолчал.

— Помнишь ли ты маркиза Паулуччи? — спросил он меня после некоторого молчания. Маркиза я помнила очень смутно, была совсем маленькой, когда он навещал моего отца в Тифлисе, но разговоры о нем были частыми в нашем доме. Я помнила, что кто-то из братьев моего отца был адъютантом Паулуччи.

— Так вот, — продолжал отец, — если со мной что-нибудь случится, эту шкатулку ты должна отдать либо самому маркизу, либо тому, кто придет от его имени. Это очень важно. Дома держать ее опасно. К завтрашнему утру мы что-нибудь придумаем. А теперь ложись спать. Шкатулку мы спрячем пока среди твоих кукол.

Ночью я проснулась от криков и грохота. Я в ужасе села на постели. В доме что-то происходило. Раздалось несколько выстрелов. Потом все стихло. В комнату, прихрамывая, вбежала моя няня Этери. Она бросилась ко мне и с причитаниями заключила меня в свои объятия.

— Что случилась, Этери? — закричала я, — что-то с отцом?

— Ночью какие-то бандиты ворвались в дом, все перерыли и выстрелили несколько раз в твоего отца, — плача и причитая, сказала Этери.

Накинув шаль на ночную рубашку, я побежала к отцу. Он лежал на тахте, бледный, окровавленный, вокруг него суетились слуги. Увидев меня, он приподнялся и приказал слабым голосом, чтобы все вышли из комнаты. Я припала к нему. И тогда он шепотом сказал, что шкатулку надо перепрятать так, чтобы никто не мог ее найти.

Трое суток мой отец боролся за свою жизнь. Он то приходил в себя, то снова терял сознание. Волей неволей мне пришлось взять в свои руки управление домом. В тот же день принесли какое-то письмо отцу. Собрав все силы, он раскрыл его и дал затем мне. Там было стихотворение Пушкина, то самое, которое вы только что прочли мне. И внизу была приписка: «Князь, вот вам пароль. Он будет написан еще раз, заметьте особенности написания, и это послужит знаком».

Мой отец слабел с каждым часом. Врачи стояли у него над головой, но никто уже ничем не мог ему помочь.

Привели священника. Отец слабым жестом отверг его и велел подойти мне. Мы вновь остались с ним наедине. И тогда он еще раз сказал, что я должна заменить его и выполнить то, что должен был сделать он. А именно сохранить шкатулку. И еще раз прозвучало имя маркиза Паулуччи.