Белое, красное, чёрное

Огромное овальное зеркало в раме из красного дерева, стоящее на полу, отражало немолодую обнаженную женщину, пытливо разглядывающую себя. Она то приближалась к зеркалу, то отодвигалась, смотрела прищурившись, как бы оценивая, чего стоит та, в зеркале. Если бы кто-нибудь мог следить за ней в эти нескромные минуты, то был бы удивлен жесткостью ее взгляда. Наконец женщина вздохнула, отвернулась, подняла с низкой софы небрежно брошенный шелковый халат, и туго затягивая пояс на все еще осиной талии, снова вернулась к зеркалу. Теперь она понравилась себе больше. Алый шелк шел к ее лицу. В молодости она носила пунцовую бархатную току с страусовыми перьями. Говорили, да и она сама это прекрасно видела, что она необычайно хороша в ней. Она присела на софу и странное состояние, не свойственное ее холодному сердцу, овладело ею. Вдруг перед ней пронеслись картины ее молодости. Отчего, спросила она себя. И сама себе ответила — оттого, что на пороге своего шестидесятилетия она выходит замуж. Она, Каролина Собаньска, прожившая такую жизнь, которую хватило бы на добрый десяток других женских жизней. Да, она и ее сестра Эвелина, были необыкновенными женщинами! А все кровь, кровь, польский гонор! Да и как им было уродиться другими, если они приходились правнучками Марии Лещинской, королевы Франции, супруги Людовика XV? А стало быть и родственницами французских королей, Людовика XVI, несчастного дофина Луи-Шарля, Людовика XVII, жертвы французской революции, Людовика XVIII и Карла Х.

Ну, не только, не только. Батюшка, граф Адам Ржевусский, тоже имел огненный темперамент, иначе не женился бы на пленной красавице-гречанке.

Она вспомнила свою тетку, графиню Розалию Ржевусскую, дочь той самой княгини Любомирской, приятельницы герцогини Дюбарри, фаворитки Людовика XV. Почему вдруг всплыли в памяти рассказы о ней? О, историю красавицы княгини Любомирской она с сестрами знали наизусть. И как она была схвачена и посажена в бывшую резиденцию герцогов Форс, ставшую тюрьмой в дни революции, в отделение для публичных женщин. И как она объявила себя беременной, чтобы спастись от гильотины. И о молодом красавце аббате, тоже узнике этой тюрьмы, который, благодаря не очень строгим нравам этого заведения, искренне предлагал ей свои услуги, чтобы хотя бы на девять месяцев спасти ее от палачей. И об ужасном дне казни, когда она была обезглавлена вместе с королевой Франции. Таковы превратности судьбы. Сама же графиня Розалия помнила всю жизнь как семилетним ребенком она была приведена в тюрьму к матери. Как рыдала и хваталась за ее юбки. Она была оставлена в тюрьме рядом с матерью. И после ее казни оставалась на попечении тюремщика. Он обращался с ней, как было предписано обращаться с детьми аристократов, пинал, отказывал даже в куске черного хлеба, составлявшем ее единственную пищу. Князь Любомирский был на французской службе, но в это время находился вне Франции и не знал о судьбе своей дочери. Сложными путями, через посредников, ему удалось вызволить ее.

Уроки жизни, преподанные своей теткой, Каролина усвоила твердо. В отличие от своей сестры Эвелины. Но авантюристками они были обе, думала Каролина. Ну что, не авантюрой ли была вся эта история с Бальзаком под носом у добродушного Ганского? И это странное пятимесячное супружество после смерти Ганского? И потом пылкие романы — с молодым писателем Шанфлери, которого не было в Париже, когда умирал Бальзак и который пришел выразить свое соболезнование вдове и тут же пал в ее объятия? Шанфлери был на двадцать лет моложе Эвелины…  Но она была так чудовищно властна, так неистова пылка, что он попросту сбежал. А потом этот художник, как его, Жигу. Нет, явно Эвелине уроки тетушки пришлись невпрок. Хотя как сказать, как сказать…

Каролина еще раз подошла к зеркалу. Да. Этот дурачок Лакруа совершенно сошел с ума. Свадьба сегодня. Конечно, невесть что, но, как говорится, что Бог дал. И на том спасибо. Все. Надо одеваться.

Но вместо того, чтобы позвать служанку с платьем, она снова села на софу. Теперь перед ее мысленным взором проносились бесконечные череды мужчин — и любовников, и воздыхателей. Что ж, у Эвелины был Бальзак, но и она может кое-чем похвастаться. Пушкин и Мицкевич. Оба были у ее ног, оба посвящали ей сонеты… Бедные дурачки! В ответ на их пылкие посвящения она по ночам строчила за Витта доносы Бенкендорфу. Витт…  Этот негодяй был настоящим мужчиной. Ее первым и последним мужчиной. Ну, не считать же первым мужчиной графа Иеронима Собаньского, ее мужа, который был старше нее на тридцать три года.