Белое отребье

Джонатан Джеффрис пребывал в созерцательном настроении. Он еще раз поднял бокал, выпив за удачный год. Он был благодушен. Огни, мерцающие на отдалении, маскировали так много обыкновенных жизней, и он почти смирился с ощущением масштабности, абсолютным размером и запутанностью Вселенной, вечной битвой между человеком и природой, постоянной войной за безупречность.

Он прижался лицом к окну, и когда наклонял голову под определенным углом, его отражение сливалось с аэропортом и городом. Это был странный эффект, и лучше всего он смотрелся мельком, оба мира — внутренний и внешний — стали видимыми. Он высоко поднял бокал и выпил за свой успех. Его жизнь была хороша и могла продолжаться еще долго. Он позволил себе помечтать.

Когда он был маленьким, родители подарили ему щенка. Маленький зверек незамедлительно намочил ковер. Мама избила его палкой, чтобы показать, что так поступать неприемлемо. Она была злой, вместо того чтобы быть доброй. Даже сейчас он мог четко вспомнить звук ударов деревянной палки о кости. Тогда он посмеялся, но все же нервничал, не знал, как на это отреагировать. Звук вибрирующего черепа щенка под ударами остался с ним, этот визг, резкий, первобытный, несколько выводил его из себя. После этого инцидента он успокоил животное и был удивлен произведенным эффектом. Животное вскоре забыло про наказание, но больше не пачкало ковер. Все это было в течение каникул, и, когда Джеффрис вернулся в школу, одна из служанок стала присматривать за щенком. Он терпел животное, но никогда не чувствовал себя привязанным к нему, никогда не разрешал ему спать в его комнате и не гладил его по шерстке. Он смутно помнил период парой лет позже, когда действительно ударил животное, чтобы вызвать в нем страх, а потом пожалел его, успокоил и восстановил доверие к себе. Все дети проходят в своей жизни через стадию, когда они демонстрируют такую жестокость, и теперь он сожалел о своих действиях, но был заинтересован идеей доверия, тем, каким образом оно так быстро может быть завоевано.

Потом, когда заинтересовался наукой, он использовал бедную собаку для своих детских экспериментов. В паре случаев его снадобья вызывали у животного рвоту и вращение глаз. Он осознал, что такие эксперименты надо проводить тайно, и легко смог это сделать. Вой пса грозил ему наказанием, а не спокойным порицанием. Потом Джеффрис пустил по телу щенка электрический ток, от которого тот вздрагивал. Теперь, думая об этом, он содрогался. Это делалось безо всякой необходимости, он был еще так безрассуден. Собака выла бы на весь дом, моля о пощаде, но он замотал ей пасть, и слышно было только слабое скуление. На какое-то время собака стала его бояться, но она была слишком глупой, и поэтому ее легко было обмануть. Знание о доверии очаровало его. Естественный детский интерес к науке, конечно, мог быть интерпретирован как жестокость, но он точно знал, что это был не тот случай.

Массы были безграмотны и, следовательно, рассматривали такие вещи как вивисекцию. Животные были объектами, которые не испытывают боль в том же смысле, что и человеческие существа. Наделять животное человеческими чувствами — нелепость. Сентиментальные орды имели такие же реакционные взгляды на генетически модифицированные культуры, аборты, генетику, даже использование пестицидов. По этим причинам власть, которая заставляла общество работать, проявляла большую тактичность. Это постыдно, но это цена общества, которое пока неспособно контролировать свои эмоции. Сентиментализм приводил в гнев Джонатана Джеффриса. Даже будучи тинейджером, он считал его идиотизмом. Те, которые протестовали против абортов и вивисекции, действительно раздражали его. Скотобойни не находились на всеобщем обозрении, а гарантии говорили, что мясник был гуманным, как будто это не было явным противоречием фактов. Лицемерие и непосредственный самообман людей действительно удивительны. Мультинациональные компании понимали это и нанимали агентов по общественным отношениям, а затем продолжали действовать беспричастным образом. Так же, как и государство. Неудачники, посвятившие свои жизни протесту, были арестованы и посажены в тюрьмы, воля народа сломлена, а его совесть соответственно обработана.