Белое пятно

"Благодарю, я, брат, непьющий с детства", - отшутился в свою очередь и Лутаков. И не успел еще отойти, как вслед за ним бросился высокий парень в тугих новеньких ремнях и с желтой кобурой поверх щегольского полушубка, с сержантскими погонами на плечах.

"Семен! Семен, эй, слышь! Семен, подожди!"

Семен сразу даже не сообразил, что это окликают его.

Отвык уже от такой формы обращения. Когда же, наконец, оглянулся, увидел: к нему бежит высокий, совершенно незнакомый человек со смолисто-черными усами на молодом, обветренном лице.

Не останавливаясь, налетел он на Семена, сгреб, смял длинными сильными руками, прижал к груди, оторвал от земли, крутанулся вместе с ним, снова поставил на снег.

"Мать родная, ей-богу, это ты, Семен! Ты или не ты?"

"Да я! - крикнул в ответ Семен, с трудом сдерживая слезы. Из-за этих проклятых усов он не мог узнать Петра, только по голосу догадался, что это он. - И откуда ты их взял?!"

"Кого?"

"Да усы же!"

"Тю! А я думаю... Еще с прошлой зимы. Привык уже.

Вроде бы не так губы мерзнут. Да и носу теплее".

Какое-то мгновение они стояли молча, похлопывая друг друга по плечу и осматривая сияющими, влажными от волнения глазами.

"Петро..."

"Семен..."

"И скажи ты... Нужно же, чтобы вот так, а?!"

"Вот и я говорю!"

Все это было таким неожиданным, ошеломляюще радостным, почти невероятным! Хотелось так много сказать друг другу, что в груди распирало, перехватывало в горле и словно совсем не было слов. Стояли оба бледные, широко улыбались - улыбки эти, казалось, вот-вот перейдут в слезы - и только помаргивали глазами.

"Семен!"

"Петро!"

"Вот это да!"

"Как ты, Семен?"

"Да вот, как видишь. Живой. А ты?"

"И я".

"Ну, а как же там... Как же там наша старенькая?" - совсем растерявшись, забыв обо всем, спросил Семен.

"А что там... - так же машинально начал было Петро.

И вдруг спохватился. Закончил тихим, грустным голосом: - Будем надеяться на лучшее. Может, как-нибудь и там все обойдется. Я же, Семен, знаешь, когда последний раз был дома? Второго июля, в сорок первом..."

А вдоль колонны от группы к группе уже летело возбужденное:

"Сержант Лутаков брата встретил... Сержант Лутаков родного брата встретил".

И кто им только сказал, что именно брата? Само оно в воздухе разлетелось или еще как? И уже кто-то отвинчивал крышечку баклажки, наливая в нее крутой донской самогон, а кто-то предлагал - как-никак, а такая встреча! - чистого спирта. А кто-то уже нарезал ломтиками мерзлое розовое сало. И встреча эта, оказывается, стала праздником не только для братьев... Каждый хотел хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь участвовать в нем, прикоснуться душой, получить свой паек душевного тепла и внести свой взнос в такое радостное событие...

Даже и не заметили сразу, как где-то в голове колонны прозвучала команда трогаться.

"Семен, пиши! Обязательно пиши, не ленись", - уже нащупывая валенком ступеньку кабины, наказывал Петро.

"Да подожди! - спохватился Семен. - Куда же "пиши"?.. Глупые мы с тобой. О самом главном забыли!"

И лишь после этого обменялись номерами полевой почты, записав их на обрывках бумаги и завинтив в солдатские "смертные" медальоны.

"Ну, будь здоров, Семен!"

"Будь здоров и ты, Петро!"

Петро прислонился к щеке Семена своими теплыми и мягкими, будто детский чубчик, усами. А потом, уже высунувшись из кабины, на ходу повторил:

"Будь здоров, Семен! Теперь уже, видно, дома встретимся!"

"В Берлине, Петро!"

Минуту-другую Семен шагал еще рядом с машиной, потом следом за нею, а потом остановился...

До весны Семен получил от брата четыре письма-треугольничка. Писал ему и сам. А вот встречаться им больше не пришлось. Да уж и не придется. Никогда. Около двух месяцев не было от Петра ни слова. А потом вдруг пришло извещение. Где-то в районе Барвенкова... при выполнении важного задания...

Не дождется уже мама ни невестки, ни внука от Петpa. И что же он, Семен, ей теперь скажет? Как сможет сказать ей такое? "Нет! Ничего я сейчас ей не скажу!

Не видел Петра, не встречал. Пускай уж потом... Тогда вместе с победой... хотя и не легче, но все же... все же както не так..."

Когда Семен постучал в угловое окошко, а потом подошел к двери, потрогал за щеколду, мать тотчас же смело отодвинула засов. И спросила: "Кто там?" - уже после того, как дверь была открыта.

- Да тут к вам из Терногородки... Дело есть, ежели в хату пустите.

Она переждала минуту-другую. Помолчала как-то особенно, многозначительно. Не испуганно, не настороженно, а как-то иначе. А потом сказала совсем тихо:

- А почему же... заходите!.. Если с добром, то почему же...

Темные, до мельчайших подробностей знакомые сени, темная большая комната. За печью, за дверцей, задернутой одеялом, еле-еле заметная полоска света...

Мама снова заперла дверь. Войдя в комнату, спросила;

- А кто же вы, если из Терногородки, будете?

- Да, правду говоря, не тамошний... так...

- Ну, а ко мне кто же послал? Не Роман ли случайно?

- Да, может, и он...

Семену казалось, что мама говорила вроде бы с не-"