Белое сердце

Несколько дней я ждал, что Берта первой заговорит о нем – о «Нике», «Джеке», «Билле», «Заметной Арене», а может быть, Оскаре Перейре или даже Гильермо, что был с Мириам, хотя последнее предположение я тут же выбросил из головы – ведь мы никогда не доверяем первому впечатлению, когда речь идет о ком-то или о чем-то, с кем или с чем мы сталкивались – уже не раз, о ком-то, чьи слова или чей образ застревают в нашей памяти, как навязчивая мелодия. Но в последующие дни (всю субботу и воскресенье) Берта даже не упомянула о нем. Она ходила рассеянная, не то чтобы мрачная, но и не сказать чтобы веселая, в ней не было того оживления, которое не покидало ее все дни, что она ждала ответа от «Билла», чаще, чем обычно, спрашивала меня о моих планах, о моей семейной жизни, о нашем новом доме, о моем отце и о Луисе, которую знала только по фотографиям и телефонным звонкам. Если даже я все время думал о Билле», то она наверняка не могла думать ни о чем другом, – ведь это к ней обращался из своего халата, ее хотел увидеть в деталях, прежде чем снизойти до встречи с ней, тот человек, который хотел быть уверен. За все выходные ни один из нас ни разу не включил видеомагнитофон, словно об него можно было испачкаться или он был заразным; мы даже не вынули кассету «Билла», даже не перемотали ее. В понедельник, когда мы оба снова вышли на работу, я, вернувшись вечером домой, застал Берту (она тоже только что пришла: ключ уже был в сумке, но сумка еще не закрыта, плащ брошен на диван) сидящей у телевизора. Она снова смотрела ту кассету, то и дело останавливая запись, что было совершенно бесполезно: я уже говорил, что все три или четыре минуты, что запись длилась, в кадре было все время одно и то же. Смеркалось (дни были уже короткие), был понедельник, день у меня выдался тяжелый – думаю, что и у Берты тоже, – после такого дня нужно дать себе отдых, ничего не слушать. Но Берта не только смотрела, но и слушала. Я ничего не сказал, только поздоровался и прошел в свою комнату, а оттуда – в ванную, чтобы привести себя в порядок. Когда я вернулся в гостиную, Берта все еще изучала запись – просматривала маленький фрагмент, останавливала кассету, а потом пускала снова.

– Ты заметил, иногда видно, что у него борода? – спросила она. – Вот здесь, – она задержала кадр, где «Билл» опустил подбородок и он попал в кадр.

– Да, я еще в прошлый раз это заметил, – ответил я. – Она у него почти раздвоенная.

Секунду (не больше) она удерживалась от вопроса:

– По одной этой примете ты ведь не сможешь его узнать? Ну, если столкнешься с ним случайно. Если встретишь где-нибудь в другом месте?

– Конечно нет. Как я смогу его узнать? Почему ты об этом спрашиваешь?

– Даже зная, что речь идет именно о нем? Я хочу сказать, зная, что это, скорее всего, он?

Я посмотрел на экран: видна была только часть подбородка.

– Ну, тогда я, наверное, смог бы подтвердить, что это он. Но к чему этот вопрос?

Берта нажала кнопку на пульте и выключила видео. Изображение исчезло (но оно могло вернуться, – для этого ей стоило только нажать другую кнопку). Глаза ее снова блестели.

– Слушай, этот тип меня заинтриговал. Он, конечно, скотина, но я почти готова послать ему то, что он просит. Я никогда этого не делала, никто еще не набирался наглости попросить этого таким образом, а если мне присылали подобные записи, я никогда не отвечала тем же. Но, может быть, будет забавно сделать это один раз?

Берта даже не старалась как-то оправдать свое решение, она помолчала секунду, улыбнулась и заговорила уже другим тоном:

– По крайней мере, мое тело останется в веках, хотя и это вряд ли – все рано или поздно стирают старые записи, чтобы сделать новые. Но я оставлю себе копию – буду смотреть на нее, когда состарюсь.

– И твоя нога тоже останется в вечности? – спросил я.

– Насчет ноги надо еще подумать. Вот сукин сын! – она на миг (только на миг) покраснела, произнося бранные слова. – Но, прежде чем я решусь на это, я должна его увидеть, узнать о нем больше, – просто невыносимо смотреть на этот халат без лица. Я должна узнать, какой он.

– Но он говорит, что ты не сможешь встретиться с ним, пока не пошлешь ему то, что он просит. Да и это еще не гарантия. Ты еще должна понравиться этому сукину сыну. – Я был зол. И не только в тот момент, когда произносил ругательство. Я был зол с самого начала этого разговора. Я был зол уже три дня.

– Я не могу теперь ничего предпринять – мое лицо ему знакомо. Но вот тебя он не видел, и о твоем существовании не подозревает. Мы знаем номер его абонентского ящика, он время от времени забирает оттуда почту. Я уже узнала, где это: Кенмор Стэйшн, не так далеко отсюда. Ты мог бы пойти туда, найти этот ящик подождать там и взглянуть на этого типа, когда он придет забирать свою почту.

Берта сказала: «Мы знаем», так, словно нам обоим это было одинаково интересно, и даже больше: словно мы с ней были одно целое.

– Ты с ума сошла? Кто знает, когда он туда еще придет, может быть, он там по нескольку дней не появляется. Я что, должен целыми днями сидеть на этой почте?