Белое снадобье

Он неожиданно быстро поднял пистолет и нажал на спуск. Грохнул выстрел, но Арт не шелохнулся. Папочка покатился со смеху. Щеки танцевали на груди, а глаза превратились в крохотные дырочки.

— Ну ты меня поражаешь, падший ангел. Почему ты не побежал?

— Во-первых, если вы меня действительно хотели бы прищелкнуть, вы бы это сделали давным-давно. Во-вторых, чего же бояться… Я свое отбоялся.

— Прекрасные слова, дитя века. С этой минуты ты работаешь на меня, Арти-бой…

Часть третья. ПЛАН

Глава 1

Арт посмотрел на часы. До трех было еще полчаса. Он перевернулся на спину, подложив под голову руки. Небо было чистым, и лишь где-то совсем высоко едва уловимо белело полупрозрачное перламутровое облачко. Тишина, ленивый полуденный покой жаркого дня. Слева, на шоссе, время от времени проносились машины, но шум их не мешал ему, может быть даже наоборот — подчеркивал загородную тишину.

У него затекла спина, и он снова перевернулся на бок. По кожаному футляру маленькой рации полз рыжий муравей. Он быстро добежал до края, замер, недоуменно покрутил головой и испуганно ринулся вниз, к привычным травинкам, хвойному коврику и сухим стебелькам. Арт почти не волновался. Конечно, он знал, что ему предстояло сделать минут через двадцать — двадцать пять, знал, что может остаться лежать там слева, на шоссе, знал, что этот муравей, быть может, последний безмятежный образ перед сердитыми плевками базук, истерическим клекотом автоматов, злобным шипением горящего напалма. И был равнодушен. Потому что за одиннадцать лет, что прошли с тех пор, как Мери-Лу смотрела на него пустыми синими глазами, случилось очень многое и не случилось ничего. Он уже давно не был наивным пареньком из джунглей Скарборо. Вместе с Толстым Папочкой он проделал большой путь. Он был и толкачом, сбывавшим белое снадобье таким, каким он сам был когда-то, и «прессом», выжимавшим из должников ссуды, которые они брали у Папочки под безумные проценты, и мелким служащим в «семье» Филиппа Кальвино, и «солдатом», а потом, когда Папочка стал правой рукой босса, он в свою очередь был произведен в «лейтенанты». И сейчас он лежал на опушке сосновой рощицы, метрах в ста от шоссе, и ждал, когда прожужжит зуммер рации.

Он снова посмотрел на часы. «Пора бы», — подумал он, и в этот момент рация ожила.

— Ты готов, Арти? — услышал он голос одного из своих солдат, который следил за шоссе с вертолета. — А то они уже миновали поворот у восемьдесят второй мили.

— Хорошо, — сказал Арт в микрофон. — Твой вертолет не вызвал у них подозрений?

— Как будто нет. Скорость такая же, около девяносто в час, всего одиннадцать машин. Передняя и задняя — полицейские.

— Хорошо. Двигай на лужайку, только не виси над шоссе.

— Слушаюсь.

— Давай, а я вызываю Джефа. Джеф, Джеф…

— Да, мистер Фрисби, я готов, — отозвался уже другой голос, молодой и охрипший от волнения.

— Твой вертолет в порядке?

— Да, мистер Фрисби, все в порядке.

— Пора, Джеф. Через несколько минут они появятся. Ты идешь, как мы это отрабатывали на репетиции, метрах в двадцати над шоссе прямо на них и открываешь огонь только по передней машине. Причем метров с двухсот, не раньше. Все зависит от тебя, Джеф. Ну, с богом.

— Я не подведу, мистер Фрисби.

— Хорошо. Вызываю всех. Внимание, все доложите о готовности.

Один за другим члены группы докладывали Арту о том, что они готовы через пяток минут превратить несколько десятков живых людей в полуобгоревшие трупы. Одни были готовы на это, потому что за такую работу всегда хорошо платят, другие — потому что ничего другого делать не умели и были вполне удовлетворены своим ремеслом, третьи — потому что их послали начальники и они знали, что ослушание грозит смертью. Кроме того, у всех у них была фантазия и воображение животных: они могли видеть умственным своим взором еду, питье и женщин, которые ожидали их, но не видели пробитые пулями черепа, раздавленные грудные клетки, лужицы почти черной крови на сером бетоне шоссе…

Водитель головной машины конвоя, немолодой уже сержант, привычно бросил быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора — все ли сзади в порядке. Дистанция нормальная, как договаривались, скорость девяносто миль в час — самая подходящая скорость. И риска нет лишнего, и моторы не рвешь, и не ползешь как черепаха. Как, например, всегда ездит Майк Фернандес. И еще делает из этого принцип. «Я, — говорит, — в ваших гонках не участвую. Не желаю шею ломать». Может он, конечно, и прав. Шею ломать никому не хочется. С другой стороны, что он имеет за свою осторожность? Зарплату? Многое на нее сделаешь, как же! Вон сын его, говорят, уже из пятого класса выскочил, все науки превзошел. Ну и сиди в джунглях. Не морфий, так кокаин, не кокаин, так ЛСД, не ЛСД, так белое снадобье. А не наркотики — сопьется. А чем еще кончают в джунглях? Тут хоть знаешь, за что работаешь. К одной зарплате еще три идет. Нет, что ни говори, а с синдикатом можно иметь дело. Важно знать свое место и не лезть. Я-то знаю свое место. Не такое уж плохое место.