Белое вино ла Виллет

Но где же совершать эту прогулку? Конечно, не в своем квартале и не у стен своего завода: это не интересно; и не по большим бульварам: там слишком много народу. Тогда где же? В Париже немало красивых местечек: взять хотя бы Елисейские Поля с их окрестностями. Там можно найти все, что нужно: деревья, лужайки, скамейки и тихие улицы, где можно беседовать спокойно, не надрывая своего голоса.

Кроме того, это будет любезностью по отношению к богачам. Они не решаются навестить нас в Менильмонтане или в Ла Виллет; вероятно, они боятся побеспокоить нас. Так рискнем сделать первый шаг! Мы приходим к ним, беседуем: «Ну как, приятели? Вы не плохо устроились. Есть еще порох! Жить можно!» Вы видите, это сразу сближает; завязываются дружеские отношения. Свобода, равенство, братство.

Вот каким образом я оказался в два часа на площади Согласия, у начала авеню Елисейских Полей. Я был с двумя приятелями, Биреттом и Дежеларом. В рабочих костюмах. Для первого визита мы не хотели поражать. Мы пришли запросто, в каскетке и блузе.

Мы условились: никаких шествий, наоборот, избегать даже маленьких скоплений, чтобы не привлекать к себе внимание полиции. К двум часам нужно было по одиночке собраться на площади Согласия, все равно как: в метро, в омнибусе, пешком; затем, не дожидаясь никакого сигнала, двинуться по авеню самым мирным образом. Что вы можете возразить на это? Всякий волен прогуливаться по Елисейским Полям. Правда, мы не были очень шикарны; но ведь фрак необязателен.

Полиции было немного. Было еще свежо воспоминание о прошлогодней схватке: поэтому продолжали опасаться какого-нибудь массового выступления. С другой стороны, не хотели наводить панику на шикарные кварталы. Осадное положение на Елиссйских Полях произвело бы плачевное впечатление. Это хорошо для предместий. Наконец, у полиции не доставало осведомленности или ей так казалось. «Простая прогулка?» Это было подозрительно. Прогулка могла прикрывать собою бог знает что.

Что же придумал Лепин? Он сосредоточил невидимые резервы по соседству, во дворах министерств и казарм. Но на виду не было почти никакой охраны. Ни отдельных постов, ни цепей. По какой-то случайности множество шпиков тоже почувствовали потребность прогуляться по одиночке под сенью Елисейских Полей. Они расхаживали между группами деревьев с мечтательным видом, как влюбленные. Многе были в штатском.

За исключением этих мелочей авеню сохраняла свой обычный вид. Богатые не читают наших газет, а буржуазные листки не сообщили ничего определенного. Они были далеки от предположения, что это произойдет у них, на их улицах, в их городе. Это до такой степени противоречит принятым обыкновениям!

Правда, богачи боятся нас и часто о нас думают. Но им кажется, что мы где-то у черта на куличках, за тридевять земель, за океанами, в каком-то другом мире. Им неприятна мысль, что мы живем в том же Париже, что и они. У них есть представление о нас, но они нас не знают; особенно их жены и дети. В этих богатых кварталах у них есть несколько прирученных бедняков, три дюжины подобострастных калек, которые чуть ли не посещают обедню, так как просят милостыню на паперти и в то же время прячут в своих тюфяках пакеты облигаций.

Но нас, повторяю, они никогда не видели. Правда, им случалось проезжать в автомобиле на дачу по улице Шапель или по улице Фландр. Но бешеная скорость затуманивала окна экипажей, и прекрасные мадамы успевали только воскликнуть: «Боже, как здесь безобразно!»

Итак, представьте себе Елисейские Поля в обыкновенное послеполуденное время. Разряженные и тупые, как кочаны цветной капусты, кормилицы; надутые жеманницы на своих стульях, у которых ребенок служит дополнением их туалета и которые кричат каждые пять минут надрывающимся тоненьким голосом: «Роже! Роже! Я запретила тебе трогать песок!»; молодые франты в цилиндрах и жакетах в талию, с бритыми мордами, прилизанными волосами и с взглядом извозчичьей лошади.

Все эти паяцы внушают мне отвращение. Я не завидую ни их богатству, ни особенно — жизни, которую они ведут. Они положительно страшат меня. Это какие-то убойные животные. Любовались вы когда-нибудь этими старыми красавцами? С тремя последними оставшимися у них подкрашенными волосами они движутся вприпрыжку, в ботинках и серых гетрах, и забавно размахивают перед собою тросточкой с золотым набалдашником, как складные автоматы в витринах бельевых магазинов на больших бульварах. Право, если бы я был собакою, я не стал бы терять времени и не бегал бы мочиться к фонарным столбам!

Даже дети! А ведь я люблю детей. Но я не знаю, пожалел ли бы я их детей. Они умеют презирать гораздо раньше, чем научаются читать. Нужно видеть, как они смотрят на метельщика! А тон, каким они разговаривают со своею няней! И все на том основании, что у них был дедушка, который торговал неграми, или бабушка, которая продавала во Франкфурте очки.