Белокурые бестии

Павлик, когда приехал из Западного Берлина, сразу же пошел в собор, где раньше работал, ему хотелось снова увидеть своих бывших сослуживцев, а кроме того, показать собор своей маме, которая там раньше никогда не была. У входа он увидел всю ту же старушку с неподвижным, как маска, лицом и в вязаном сером мохеровом берете, Регину Петровну, она держала в руке указку и как бы загоняла этой указкой посетителей в угол, приглашая их подождать экскурсию. «Пожалуйста, граждане, слева собирается экскурсия, сядьте, подождите…» Если же какой-нибудь непослушный посетитель не хотел ждать, а сразу устремлялся в глубь собора, она злобно бормотала ему вслед: «Ну иди, иди, бурундук уральский!» Павлика она сразу не узнала, а когда узнала, то очень обрадовалась, даже расцеловала его и тоже пригласила подождать экскурсию. Она рассказала ему все соборные новости, самые важные из которых вечером того же дня Павлик пересказал Марусе по телефону.

Нина Петровна, старушка-смотрительница, очень увлекавшаяся новейшими методами лечения и следившая за своим здоровьем одно время пила собственную мочу, она приносила эту мочу в баночке в собор, и когда все собирались в трапезной пообедать, доставала эту баночку и пила оттуда, поэтому вскоре все сотрудники взбунтовались и пожаловались директору, и тот вызвал ее на разговор, после чего она отказалась от этого метода самолечения, но теперь она голодала «по Бреггу»: так называлось «голодание ради здоровья». Ее можно было часто видеть на портике, она стояла в розовом вязаном берете совершенно невероятной формы и в красном пальто, а лицо у нее было просто зеленого цвета, и она еле держалась на ногах, поэтому ее поставили на колоннаду проверять билеты, чтобы она могла весь день спокойно сидеть на стуле и только отрывать корешки. Но однажды в собор вошли посетители, Регина Петровна заметила, что контроль у их билетов на колоннаду опять не оторван, и это было уже не в первый раз. Регина Петровна решила выяснить, в чем дело, и оказалось, что на колоннаде они уже были, но там старушка у входа спала, и они просто не хотели ее тревожить. После этого Нину Петровну из собора убрали. На ее место пришла другая, Эмма Павловна, бывшая школьная учительница физкультуры, Регина Петровна вообще считала ее бесноватой, потому что она никак не могла спокойно усидеть на месте, все бегала по собору и беспокоилась, но дирекцию это вполне устраивало, потому что она следила за порядком.

Самая же пожилая смотрительница, Эмма Соломоновна Левит, недавно упала и сломала себе шейку бедра, но послала в собор своего племянника, который сообщил, что она непременно вернется на работу, как только ей купят костыли, и чтобы никто, не дай Бог, ее место не занимал, и ее с работы чтобы не увольняли, потому что она без собора просто жить не может. В противном случае, племянник угрожал подать на дирекцию в суд, потому что ведь это же у них на портике она упала и сломала себе бедро, а значит, отчасти в этом виновата и дирекция. Эмма Соломоновна обычно скрывала свою национальность и ужасно злилась, когда кто-нибудь из сотрудников пытался узнать у нее детали еврейских религиозных обрядов и обычаев.

Теперь в соборе по большим религиозным праздникам устраивались службы, приходили мордатые краснорожие батюшки и служки, набирали певчих, а после службы здоровенный служка доставал из кармана толстую пачку сотенных бумажек и расплачивался с певчими наличными. Посетители после таких дней становились особенно агрессивными и требовали, чтобы их пускали в собор бесплатно, так как они все вдруг вспоминали, что это храм, а за вход в храм платить они не собирались. Павлик тоже был согласен, что за вход в церковь деньги требовать совершенно безнравственно, это противоречит всем нормам и канонам, и развращающе действует на простых людей.

Там в Германии люди вовсе не читают книг, у них жизнь совсем не такая, как здесь, там даже на дверях квартир надписи по-немецки: «Жизнь — это стройка». И для них, действительно, жизнь — это одна большая стройка, камень на камень, кирпич на кирпич, жизнь для них — это не театр, как здесь, не игра, а просто стройка. Они все строители. Павлик там сходил посмотрел один немецкий фильм, его все так хвалили, но он тоже оказался как раз такой типичной иллюстрацией этой стройки, и с тех пор немецкий кинематограф для него умер, больше он их фильмы не смотрел. Павлик запомнил только конец, где переворачивали «трабант», такую машину из прессованной пластмассы, это должно было символизировать ГДР — искусственную страну. Павлик помнил, как очень давно, когда он еще жил в Ленинграде, одна его знакомая, взяв в руку целую пригоршню пфеннингов, удивлялась: «И почему у них там в ГДР такие деньги легкие?» «У них жизнь легкая», — ответил ей Павлик, тогда он действительно так считал.