Беломорско-балтийский канал имени Сталина

Все сооружения готовы и сданы в эксплоатацию. Вдоль шлюзов ходили часовые. Знаменитую водосливную плотину в Шавани еще не покрыла вода. Там, где сейчас бушуют реки, было сухо. Торчали камни и обломки скал.

То были последние дни на канале. Стены бараков и телеграфные столбы были заклеены приказами о льготах.

— Еще не поздно...

Не заслужившие льгот могут их еще заслужить.

Всюду, на улицах и в бараках, можно было услышать такие разговоры:

— Ну, куда поедешь отсюда?

— В Донбасс, что ли. Я полагаю, что там слесарю работа найдется.

— С твоей специальностью не пропадешь!

— Эх, Москва, красная столица, хороший городок, — вздыхает кто-то на своей убранной елочками койке.

— Держи карман, — отвечает другой, — в Москву не пустят.

— Пустят.

Сегодня на строительстве — день отдыха. В дальнем углу барака шаваньского трудколлектива тридцатипятников стоит покоробленное и расстроенное пианино. Георгий Пешаков низко склонился над клавиатурой. Он играет одним пальцем, обходя черные клавиши.

— А что, — откликается кто-то с соседней койки, — очень в Москву захотелось?

— Так точно, — отвечает первый.

— А мне на Москву наплевать. Я туда по доброй воле не поеду. Опять зашьешься, к Вулю попадешь...

— Значит, в Кривой Рог.

— Именно. В Москве урки зашевелятся, вот, скажут, приехал на нашу голову, лягавый.

Укладывались последние мосты, строились арки. Люди готовились к возвращению на родину. Каждый день на участки подавались списки. То были перечни лучших. Каналоармейцы-художники рисовали портреты героев-строителей, каналоармейцы-актеры готовили праздничные выступления. Всюду — ив Медвежьей горе, и в Повенце, и в Шавани, и в Сегеже, и в Шижне, и в Сороке — всюду было ощущение праздника. У каналоармейцев появилось великое любопытство к тому, что писали о канале газеты. Иногда они скептически качали головами.

— Не так написано...

Но даже этот скептицизм был своеобразным оттенком строительной гордости. И стоит отметить еще то чувство справедливого раздражения, которое испытывали каналоармейцы, когда в эти дни сюда попадал чужой человек. Первое: приезжий не видел того, что здесь было. Мог ли он как следует представить себе те чудеса, что натворили строители? Второе: он еще не видел канала в движении. Приезжие были похожи на гостей, пришедших раньше времени: хотя ужин уже готов, но не постлана скатерть и не расставлены горшки с цветами.

Удивительно заботливо каналоармейцы убирали канал. Знает ли этот коренастый каналоармеец в серо-зеленой телогрейке, что окном в Европу у нас называли Петербург и что автором этой фразы является граф Альгаротти? Нет, не знает. Но ему явно нравятся слова, которые он выкладывает дерном на берегу канала: «Окно в мир». Огромные саженные буквы видны далеко.

Итак, прорублено окно в мир. Флаг судоходства поднят над Карелией. Вода наполнила бьефы. Вода пущена в первые семь шлюзов. «Чекист» миновал первый маяк, вступил в канал, и перед ним открылись тысячепудовые ворота первого шлюза.

За «Чекистом» пошел караван. Землечерпалка, протянув в небо длинный, железный хобот, отправлялась углублять фарватер. За ней плыло несколько барж.

На борту парохода стоит главный инженер Хрусталев. Впечатления привычно складываются в его уме фразами технического отчета.

«Стены тех конструкций, которые у нас применены, — ряжевые, вдвое выше обычных... Шлюзы стоят на мягких грунтах...»

Рядом с Хрусталевым взволнованный и сосредоточенный режиссер повенецкой агитбригады. Он сочиняет стихи. Стихи должны быть готовы к вечеру. Начало уже есть:

Сегодня

в ночь

на 28-е

«Чекист»

разрежет первую страницу

Белморстроя.

Пущена вода. Пароход всходил, как на дрожжах. На глазах у всего южного лагеря пароход поднимался.

От пены стало светло в шлюзе.

— Волнения в камере шлюза не замечается, — продолжает мысленно отчитываться Хрусталев. — Напряжение на тросах меньше, чем предполагалось по расчету.

Поэт стоит, ища слов, подбирая стихи:

Вот и пароход

подошел к причалу, и за ним

тенью ворот закрылся

первый вход Беломорско-онежского канала.

Вокруг-

просмоленное театральное зало, ряжевые стены стоят крепко, ровно,

лакированно...

Цилиндры стали на удар Водонапорной массы,

И вот уже летит вода С «Чекистом» подниматься.

— Цилиндрические деревянные затворы, — формулирует про себя Хрусталев, — работают отлично.

Уже кончилось шлюзование в первом шлюзе, пароход вступил во вторую ступень Повенчанской лестницы.

Пароход подымается.

Хрусталев внимательно смотрит на ряжевые стены камер.

Поразительно, до чего все закрылось. Этот старый деляга Будасси показал, что, несмотря на свою жестокую кубатурность, при которой легко проглядеть качество, он был чуток более всех во врубках и понимал, где могли быть шероховатости. Еще раньше чем было дано распоряжение законопатить, он сам все проделал.