Белорусский историк западной литературы

Выход из создавшегося положения Бальзак, как и Шатобриан, видит в возвращении к прошлому. По политическим убеждениям он был монархи­стом, но он был «истинный сын мещанской монархии, монархии лавочни­ков и фабрикантов». И автор «Очерков» резюмирует: «Бальзак — плохой историк; ему трудно видеть, что злоупотребления и недостатки, вызываю­щие его недовольство современной ему Францией, царили еще в большей степени в ее прошлом».

С особым интересом читатель знакомится с очерком, посвященным Жорж Санд. Острая в ту пору проблема борьбы за женское равноправие нашла в лице П. С. Когана своего страстного поборника. Под пером автора «Очерков» жизненный и творческий путь Жорж Санд органически слива­ется в документ, звучащий как пламенный манифест в защиту освобож­дения женщины: «Из писательниц ни одной не было суждено так глубоко заглянуть в сердечную жизнь женщины, как Жорж Санд». Вместе с тем анализ «женских» мотивов в творчестве Жорж Санд сопровождается весь­ма внимательной критикой идейной противоречивости Жорж Санд и столь сильно сказавшегося на творчестве писательницы «страстного стремления к уничтожению социальной неправды». Страстная поборница свободы, идеолог движения за равноправие женщин, идущая всегда в его авангарде, Жорж Санд к концу жизненного пути отказалась от роли проповедницы. «В те дни, когда зло приходит вследствие взаимного непонимания и нена­висти между людьми, призвание художника состоит в том, чтобы прослав­лять кротость, взаимное доверие, дружбу и напомнить людям зачерствелым или павшим духом о том, что чистота нравов, нежность чувств и первобыт­ная справедливость все еще живут и могут жить на свете», — цитирует французскую писательницу автор «Очерков».

С большой симпатией пишет П. С. Коган о родоначальнике француз­ских романтиков Викторе Гюго: «Он — романтик, потому что поэтизи­рует действительность, любит исторические сюжеты, которые открывают большой простор для идеализации и фантазии. Он — реалист, потому что никогда не отрывается от действительности, всегда стремится осветить ее, хотя освещает резким и причудливым светом». Коган верно подме­чает, что, будучи реалистом по существу и романтиком по форме, автор «Собора Парижской Богоматери» и «Отверженных» сумел соединить оба направления в высокую поэзию и был ее «одновременно и создателем, и единственным представителем». Гюго использует романтические приемы в изображении социальных и политических проблем представителей всех социальных слоев французского общества. «Ему безразлично, — утвержда­ет П. С. Коган, — льются ли слезы угнетенных под сводами собора Париж­ской Богоматери в XV веке, или в темную ночь на улицах современного Парижа. Ему безразлично, облекся ли эгоизм в яркий наряд средневекового рыцаря, или в прозаическое платье современного фабриканта. Социальное зло его времени занимало его как отражение мирового зла, а не как практи­ческая задача, требующая быстрого решения. В человеке он искал прежде всего человека, а не представителя того или иного класса».

Далее автор «Очерков» замечает, что по мере того, как романтизм схо­дил со сцены литературной жизни, поэтов начала интересовать все более тщательная отделка формы. Этот культ поэтического слова, этот принцип «искусства для искусства», или чистого искусства, нашел своих талантли­вых представителей, ярчайшим из которых является Бодлер.

Тонким анализом и глубоким проникновением в сущность творчества отмечена в «Очерках» характеристика Бодлера. В отличие от декадентских преемников Бодлера, равно как его безоговорочных хулителей, П. С. Коган рассматривает внутреннюю трагедию творца «Цветов зла» с его неутоли­мой страстью к высоким идеалам общественной справедливости и наряду с этим погружение в грязь порока на почве бессильного разочарования. «Бодлер — одинокая душа в самой гуще жизни. Бодлер — это Манфред в модном костюме, Чайлд-Гарольд парижского бульвара», — такую харак­теристику дает поэту П. С. Коган. Он отмечает, что «Цветы зла» Бодлера были встречены бурей негодования. Их «одуряющий аромат», отразивший пороки современного человека в самом неприглядном виде, шокировал французское общество. Однако более дальновидные и чуткие критики «увидели за картинами разврата и неестественных порывов грустное и серьезное лицо поэта, сочетание глубокой чувственности и христианско­го аскетизма».

С большой симпатией и сочувствием говорит автор «Очерков» о жизни и творчестве великого немецкого поэта Генриха Гейне, воспринявшего с юности всем сердцем «атмосферу универсальных притязаний романтиз­ма». Характеризуя Гейне как поэта, полного «романтического томления и романтических грез», П. С. Коган в то же время отмечает, что он был последним романтиком и «первым вестником новых задач поэзии».