Белоснежка должна умереть

— А я была в Майн-Таунусе, в торговом центре, надо было кое-что купить… — Козима закрыла холодильник и зевнула. — Кира согласилась понянчиться с Софихен. Без нее все-таки проще, а главное, быстрее.

— Ну да, конечно… — Боденштайн подставил собаке пустую коробочку от йогурта.

Несколько секунд он думал, не спросить ли ее, что именно она купила, потому что теперь не верил ни единому ее слову. И вдруг до него дошло, что теперь он уже никогда ни о чем ее не спросит.

* * *

Амели спрятала рулон в своем платяном шкафу и снова села за компьютер, но ей уже было не до Интернета. Картины словно звали ее из шкафа: «Посмотри на нас! Ну давай! Достань нас!»

Она развернулась на вращающемся кресле и уставилась на шкаф, пытаясь заглушить угрызения совести. Внизу хлопнули дверцы машины, щелкнул замок входной двери.

— Мы вернулись! — крикнул отец.

Амели спустилась на минутку вниз, чтобы поприветствовать людей, у которых жила. Хотя Барбара и эти маленькие пиявки приняли ее как свою, у нее не поворачивался язык даже про себя, тем более вслух, назвать их своей семьей. Потом она вернулась в свою комнату, легла на кровать и задумалась. За стеной громко спустили воду в унитазе. Что же там такое на этих картинах? Тис обычно рисует всякую абстрактную муру, если не считать этого улетного портрета, который он позавчера написал с нее. Но с чего это ему вдруг понадобилось прятать свои картины? Похоже, на них изображено что-то очень важное для него, потому что он даже сам к ней пришел, чего раньше никогда не делал, и попросил никому картины не показывать. Странно!

Амели дождалась, когда в доме все стихло, подошла к шкафу и достала рулон. Он был довольно увесистый. В нем, наверное, было несколько картин. И они не пахли краской, как только что написанные. Она осторожно развязала многочисленные узлы и развернула рулон. В нем оказалось восемь картин маленького формата, написанных в необычной для Тиса манере — очень предметно и детально, с людьми, которые… Амели в ужасе застыла и уставилась на первую картину. По спине у нее побежали мурашки, а сердце учащенно забилось. Перед каким-то большим сараем с широко раскрытыми воротами два парня склонились над распростертой на земле белокурой девушкой, голова которой лежала в луже крови. Третий парень, с черными вьющимися волосами, стоял рядом, а четвертый, с перекошенным от страха, лицом, бежал прямо на зрителя. И этим четвертым был Тис! Она принялась лихорадочно рассматривать остальные картины.

— О господи!.. — прошептала она.

Сарай с открытыми воротами, рядом с ним приземистый хлев, те же действующие лица. Тис сидит рядом с сараем, темноволосый парень стоит перед открытой дверью хлева и смотрит внутрь. Один из парней насилует белокурую девушку, другой держит ее. Амели судорожно глотнула и взялась за следующую картину. Опять сарай, другая девушка с длинными черными волосами в короткой голубой юбке целуется с мужчиной. Он положил ей руку на грудь, а она обвила его одной ногой. Они были как живые. На заднем плане, в полутьме сарая, — опять тот парень с вьющимися волосами. Изображения выполнены с фотографической точностью. Тис передал каждую деталь — цвет одежды, бусы на девушке, надпись на футболке! Невероятно! Место действия, без всякого сомнения, — двор Сарториусов. И показаны на этих картинах те самые, сентябрьские события 1997 года. Амели разгладила ладонями последнюю картину и похолодела от ужаса. В доме было так тихо, что она слышала, как стучит в ее ушах кровь. На картине был изображен мужчина, с которым целовалась черноволосая девушка. Она знала его. Она хорошо его знала.

Пятница, 14 ноября 2008 года

— Доброе утро!

Грегор Лаутербах кивнул секретарше Инес Шюрманн-Лидтке и вошел в свой большой кабинет в гессенском Министерстве культуры на Луизенплац в Висбадене. У него сегодня был напряженнейший график. В восемь — совещание с государственным секретарем, в десять речь на пленуме, в которой он должен был представить бюджет на будущий год. Потом короткий совместный обед с представителями делегации учителей из штата Висконсин, с которым у Гессена был договор о дружбе и сотрудничестве. На письменном столе уже лежала почта, рассортированная по степени важности и разложенная соответственно по разноцветным прозрачным папкам. На самом верху стопки лежала корреспонденция на подпись. Лаутербах расстегнул пиджак и сел за стол, чтобы поскорее разобраться с самыми важными бумагами. Без двадцати восемь. Государственный секретарь, конечно же, как всегда, явится минута в минуту.

— Ваш кофе, господин министр.

Инес Шюрманн-Лидтке вошла и поставила перед ним дымящуюся чашку с кофе.

— Спасибо, — улыбнулся Лаутербах.