Белоснежка должна умереть

Тобиас Сарториус вышел из-под душа и взял полотенце, которое заранее положил поближе. Он вытер тыльной стороной ладони запотевшее зеркало и всмотрелся в свое лицо, освещенное тусклым светом единственной не перегоревшей лампочки. В последний раз он видел себя в этом зеркале шестнадцатого сентября 1997 года, потом они пришли и арестовали его. Каким взрослым казался он себе в то лето, после получения аттестата зрелости! Тобиас закрыл глаза и прислонился лбом к холодному стеклу. Здесь, в этом доме, где ему до боли знаком был каждый уголок, десять тюремных лет казались вырезанными из его жизни. Он помнил каждую деталь последних событий перед арестом, как будто все произошло только вчера. Уму непостижимо, как он был наивен! Но в его памяти до сих пор остались и те черные дыры, в существование которых суд так и не поверил. Он открыл глаза, уставился в зеркало и почти удивился, увидев угловатое лицо тридцатилетнего мужчины. Он потрогал кончиками пальцев беловатый шрам, протянувшийся от щеки до подбородка. Этот шрам, который он получил на второй неделе своего пребывания в тюрьме, и стал причиной того, что он все десять лет провел в одиночной камере и почти не общался с другими заключенными. В суровой тюремной иерархии убийца девушки стоит лишь на полступеньки выше убийцы ребенка, то есть принадлежит к самым последним отбросам общества.

Дверь ванной теперь плохо закрывалась. Сквозь щель его мокрую кожу обдало холодом, он поежился. Снизу доносились голоса. К отцу кто-то пришел. Тобиас отвернулся от зеркала, натянул трусы, джинсы и футболку. Он только что осмотрел остальную часть двора, вид которой привел его в еще больший ужас, и убедился, что по сравнению с задворками территория перед домом выглядит вполне сносно. От своего смелого решения как можно скорее уехать из Альтенхайна он отказался. Он не мог бросить отца одного в этой разрухе. Поскольку надеяться на то, что ему скоро удастся найти работу, все равно было глупо, он и займется в ближайшие дни наведением порядка на участке. А там будет видно.

Он вышел из ванной, прошел мимо своей бывшей комнаты, дверь в которую стояла открытой, и спустился по лестнице, по старой привычке пропуская скрипучие ступеньки. Отец сидел за столом на кухне. Несмотря на то что гость сидел спиной к Тобиасу, он сразу его узнал.

* * *

Когда Оливер фон Боденштайн, старший комиссар и начальник отдела по расследованию особо тяжких преступлений при Региональном управлении уголовной полиции в Хофхайме, вернулся в половине десятого домой, единственным живым существом, встретившим его, была собака, приветствие которой показалось ему скорее смущенным, чем радостным, — верный признак угрызений совести. Причину этого смущения Боденштайн унюхал еще до того, как увидел. Позади у него был тяжелый и нервный четырнадцатичасовой рабочий день плюс скучнейшее совещание в главном управлении, обнаруженный в Эшборне скелет, который его начальница, криминальрат[2] доктор Николь Энгель, с ее пристрастием к англицизмам, назвала «cold case»,[3] и на закуску еще отвальная вечеринка одного коллеги из отдела К-23, которого переводят в Гамбург. У Боденштайна урчало в животе: на вечеринке, кроме спиртного в огромном количестве и чипсов, ничего не было. Он с мрачным видом открыл холодильник, но не обнаружил там чего-либо отвечающего его гастрономическим привычкам. Неужели Козима не могла хотя бы что-нибудь купить, если уж не приготовила ему ужин? И где она вообще? Он прошел через прихожую, игнорируя зловонную кучу и лужу, которая благодаря электрическому отоплению пола подсохла, превратившись в желтоватое пятно, и поднялся по лестнице в комнату своей младшей дочери. Кроватка Софии была, как и следовало ожидать, пуста. Наверное, Козима взяла ребенка с собой. Звонить ей у него желания не было — она же не удосужилась оставить ему хотя бы записку или прислать эсэмэску!

Едва Боденштайн успел раздеться и направиться в ванную, чтобы принять душ, как зазвонил телефон. Трубка, конечно же, не стояла на базе в прихожей, на комоде, а лежала неизвестно где. С растущим раздражением Боденштайн отправился на поиски, наступил в гостиной на какую-то валявшуюся на полу игрушку и выругался. Когда он наконец обнаружил трубку на диване, звонок оборвался. В ту же секунду в замочной скважине входной двери повернулся ключ, и собака возбужденно залаяла. Вошла Козима, держа на одной руке сонного ребенка, а в другой огромный букет цветов.

— Так ты, оказывается, дома! — сказала она вместо приветствия. — Почему ты не взял трубку?

Боденштайн сразу же вспыхнул, как спичка.

— Потому что мне пришлось ее искать! А ты куда пропала?

Не ответив и никак не отреагировав на то, что он стоял в одних трусах, она прошла мимо него на кухню, положила букет на стол и протянула ему Софию, которая окончательно проснулась и громко захныкала. Боденштайн взял дочь на руки. Судя по ударившему ему в нос запаху, памперс срочно нуждался в замене.