Белоснежка должна умереть

С первого взгляда она не разглядела, что на них было изображено. Теперь, всмотревшись в них и увидев искаженные, отчаянные лица людей, глаза, полные ужаса и отчаяния, она поежилась. Картины производили сильное и угнетающее действие. Как можно было изо дня в день смотреть на эти жуткие образы?

— Прошлым летом мой муж организовал выставку его картин в Висбадене. Это был потрясающий успех, были проданы все сорок три картины.

В ее словах звучала гордость. Даниэла Лаутербах любила сына своих соседей, но, по-видимому, все же сохраняла профессиональную дистанцию к нему как к пациенту и оценивала его состояние вполне объективно.

— Клаудиус Терлинден оказывал родителям Тобиаса Сарториуса очень щедрую финансовую поддержку, пока тот находился в заключении, — вступил Боденштайн. — Он даже организовал ему адвоката, причем очень хорошего. Вы допускаете, что он делал это, чтобы загладить какую-то вину?

— А какая это может быть вина? — Даниэла Лаутербах перестала улыбаться.

— Ну, например, он знал, что Тис имел отношение к исчезновению девушек.

На несколько секунд воцарилась тишина. Снаружи через закрытую дверь доносились непрерывные приглушенные звонки телефона.

Доктор Лаутербах наморщила лоб.

— Об этом я, честно говоря, никогда не думала… — произнесла она задумчиво. — Факт то, что Тис был просто без ума от Штефани Шнеебергер. Он проводил с ней много времени, как теперь с Амели…

Она умолкла, поняв, к чему клонит Боденштайн.

— О боже!.. — воскликнула она испуганно и посмотрела ему в глаза. — Нет-нет, я не могу в это поверить!

— Нам действительно нужно срочно поговорить с Тисом, — произнесла Пия с нажимом. — Это след, который, возможно, приведет нас к Амели.

— Да, понимаю… Но это очень трудно. Я боялась, что он в этом состоянии причинит себе какой-нибудь вред, и мне не оставалось ничего другого, как направить его в закрытую психиатрическую клинику. — Даниэла Лаутербах сложила ладони вместе и задумчиво постукивала указательными пальцами по губам. — Это не в моей компетенции разрешить вам разговор с Тисом.

— Но если Тис действительно совершил какое-нибудь насилие над Амели, то ей сейчас грозит серьезная опасность! — заметила Пия. — Может, он ее где-нибудь запер и она сама не в состоянии выбраться на свободу.

Даниэла Лаутербах посмотрела на нее. В ее глазах была неподдельная тревога.

— Да, вы правы, — решительно произнесла она. — Я позвоню главному врачу психиатрической больницы в Бад-Зодене.

— Ах да, еще вот что, — сказала вдруг Пия, как будто это только что пришло ей в голову. — Тобиас Сарториус сказал нам, что Амели упоминала в связи с теми событиями 1997 года вашего мужа. Тогда ходили слухи, что ваш муж дал Штефани Шнеебергер главную роль в школьном спектакле, потому что был к ней неравнодушен.

Даниэла Лаутербах, которая уже взялась за трубку телефона, опустила руку.

— Тобиас тогда обвинял всех подряд, — ответила она. — Он хотел спасти свою голову, что вполне можно понять… Но все подозрения в адрес третьих лиц с течением времени были окончательно опровергнуты. Факт то, что мой муж, как руководитель театрального кружка, был в полном восторге от таланта Штефани. К тому же она идеально подходила на роль Белоснежки по своей внешности.

Она опять взялась за трубку телефона.

— Вы помните, в котором часу вы ушли в субботу из «Эбони-клаб» во Франкфурте? — спросил Боденштайн.

В глазах фрау Лаутербах на секунду отразилось удивление.

— Да. Я могу даже сказать точно — в половине десятого.

— И вы все вместе, с Клаудиусом Терлинденом и его женой, поехали обратно в Альтенхайн?

— Нет, у меня в тот вечер было дежурство, поэтому я приехала во Франкфурт на своей машине. В половине десятого меня вызвали к пациенту. Срочный вызов в Кёнигштайн.

— Ага. А Терлинден и ваш муж? Когда они уехали?

— Кристина поехала со мной. Она очень беспокоилась за Тиса. Тот лежал в постели с тяжелым гриппом. Я высадила ее у остановки и поехала дальше, в Кёнигштайн. Когда я вернулась домой в половине второго, мой муж уже спал.

Пия и Боденштайн переглянулись. Получалось, что Терлинден все наврал им про тот субботний вечер. Почему?

— Когда вы возвращались из Кёнигштайна, вы ведь тоже не сразу поехали домой, верно? — продолжал допытываться Боденштайн.

Его вопрос не удивил фрау Лаутербах.

— Верно. — Она вздохнула. — В начале второго, когда я возвращалась из Кёнигштайна, я увидела на автобусной остановке мужчину. Он лежал на скамейке. Я остановилась и только тогда увидела, кто это… — Она медленно покачала головой, в ее глазах появилось выражение глубокого сострадания. — Тобиас был смертельно пьян и уже весь посинел от холода. Его, по-видимому, рвало. Он был без сознания. Мне понадобилось минут десять, чтобы усадить его в машину. Потом мы с Хартмутом втащили его наверх в его комнату и уложили в постель.

— Он что-нибудь говорил вам? — спросила Пия.

— Нет. Он был просто не в состоянии говорить. Я даже подумала, не вызвать ли «скорую помощь» и не отправить ли его в больницу. Но я знала, что он был бы категорически против.

— Откуда вы это знали?