Белоснежка

– Как только мы врубаем свои усилители, – говорил он, – мозги некоторых людей покрываются коркой заскорузлого ханжества, подобно тому, как хлеб покрывается в печи хрусткой коричневой корочкой или как общее молчание «обволакивает» неуместное замечание. Я думаю, так и должно быть, обратите внимание на нормативное ударение, и я думаю, что в исполнении должно быть нечто эпатажное, некая эпатажная составляющая: кто-нибудь врубает свой усилитель чуть сильнее общепринятого, кто-нибудь играет на гитаре не медиатором или тщательно обмозоленными кончиками пальцев, а камертоном, кто-нибудь делает что-нибудь локтями, все равно что, я настаиваю лишь на том, что все это должно неким образом соответствовать сцене, своевольно раскинувшейся перед нами, театру наших жизней. И если, это я вам, джентльмены, вы пройдете за мною к набережной, прихватив в ящиках свои усилители и не забыв о волочащихся за вами шнурах питания, которые нужно «подключить», чтобы мы могли «врубить»…

РИМ. ОЧЕРЕДНОЕ КРУШЕНИЕ.

ПОЛ СНИМАЕТ ЗЕЛЕНУЮ С ЗОЛОТОМ НАРУКАВНУЮ ПОВЯЗКУ.

ИТАЛЬЯНСКАЯ ПОЧТОВАЯ СЛУЖБА НЕ ТЕРПИТ ДВОЙНИКОВ В СВОИХ РЯДАХ.

Так вот, Пол вернулся и решил, что хватит бегать от судьбы, и пошел и сдался в ту невадскую обитель, и получил у кастеляна рясу, и теперь вот приехал домой на побывку прямо в рясе. Пол пришел на вечеринку в рясе. Ему не положено ни есть ничего, ни пить, ни говорить. Таков Устав. Мы пришли на эту разнузданную вечеринку и благопристойно расселись вдоль стены в ряд, всемером и Белоснежка. Наша квартальная доза общения с обществом. Мы обсуждали палочную теорию детовзращивания с мамашами, не забывая тем временем уделять пристальнейшее внимание чану рома, стоявшему под клавесином. Эдвард не хотел обсуждать палочную теорию детовзращивания (болезненные воспоминания), а потому он обсуждал Харольда Синезуба, короля, правившего Скандинавией в определенный период, период Синезуба. Но мамаши хотели говорить.

– В небитом ребенке заводится гниль, – говорили мамаши. – Нутряная гниль.

– Но откуда вы знаете, когда применять палку? Как вы определяете волшебный миг?

– У нас есть книга, где про это все написано, – отвечали мамаши. – Мы смотрим это в книге. На странице 331 начинается двенадцатистраничное описание лупцевания ребенка палкой. Эту страницу пора бы уже подклеить.

Мы удрали от мамаш как можно быстрее. Там была прорва других людей, и все разговаривали – и о политике, и о чем только не. Проявлялось определенное презрение к общественным институтам. Клем засунул руку в пакет с расширяющими сознание зельями. Его сознание расширилось. Он сосредоточил свое сознание на кончике большого пальца. «Это что, и есть верхний предел познания, этот эпидермис, который я тут постигаю?» Затем он впал в меланхолию, стал меланхоличным, как кастрированный кот, как тушеный заяц. «Содержание жирафа – жирафье мясо. У жирафов высокое кровяное давление, потому что крови приходится тащиться к мозгу по десятифутовой шее, и все в гору». На этом его прозрения и блажь не закончились. Эдгар и Чарльз тоже хотели попробовать. Но им не дали. Зато им дали попридерживать подол Половой рясы, когда он ходил по комнате.

– Отведите меня домой, – сказала Белоснежка. – Отведите меня домой сию же секунду. Дома плохо, но не дома еще хуже.

– Не стоит бросать мусор в окно, Хого, – сказала Джейн.

Я понял, что она имела в виду. Но Хого – жестокая пародия на Божественный промысел. Его дерьмо равно падает на Северян, Южан и Западчан.

– Мне снился сон, – сказала Джейн. – Во сне мы пили желтое вино. Потом пришел винодел. Он сказал, что вино сделано из старых номеров «Нэшнл Джиогрэфик». Я сразу почувствовала, что оно отдает плесенью. Тогда он сказал, что нет, это шутка. В действительности это вино из винограда, как и любое другое. Только, сказал он, этот виноград был у солнца в опале. От нехватки солнечной любви виноградины усохли. Вот потому такое и вино. Затем он заговорил о мужьях и любовниках. Он сказал, что любовник поедает мясо, глядя не на мясо, а в глаза своей возлюбленной. А муж приглядывает за мясом. Муж знает, что, если за мясом не приглядывать, оно живо куда-нибудь смоется. Виноделу казалось, что это очень смешная история. Он смеялся и не мог остановиться.

Хого изготовился сказать что-нибудь гнусное. Но было поздно.

– Крайне неосторожно, – сказал Хьюберт, и все мы согласились, что, если уж собрался привязать девушку к кровати, узлы надо затягивать потуже. К тому времени я успел достать из-под раковины фонарик и занялся ярко-желтыми, алыми и голубыми бинтами. Мы надеялись проскользнуть в больницу незамеченными, но врач тут же нас узнал.

Генри отпер запоры бара, и теперь мы дружно пили. Мы чувствовали, что пора оценить ситуацию.