Беловодье

Исишка испугался.

— Михей хороший? Жязби его! Кто его хвалит? Все горят: Василий первый человек в поселке. Что ли я не знаю? Всем киргизам говорю…

Василий Матвеич пошлепал губами взглянул прямо в глаза.

— Ты как… зимой-то? Наниматься не будешь?

Иса не сдержал улыбки.

— Пошто наниматься?

— Ну, ко мне в работники.

— Нет, Василий, не буду. Старый стал. Из аула не гонят. Бог дает мне.

— Подумай хорошенько… Привык я к тебе.

— Кочевать буду, Василий. Найди себе молодого, честного. Я уж старый…

Василий Матвеич вдруг передернулся в коробке и так хватил кнутом по лошади, что она рванула в сторону и понесла по кочковатому краю дороги. Из-за грохота Иса расслышал только:

— Заелся! С-со-ба-а-ка!

Он покачал головой и взмахнул нагайкой. А немного отъехал и затянул громче прежнего:

Ехал, ехал, ехал —
Встретился с Василием.
Рожа у Василия походит на курдюк.
Василий да мошенник,
Михейка да подлец.
Не боится их Иса,
Сам умеет обмануть.
Звал Василий на пригон,
Не пойдет к нему Иса.
Сам скотины много купит,
Сам работника возьмет…

И песня лилась без конца. В душе было столько слов, хороших слов, что, кажется, никакая глотка не могла их выкричать и до глубокой ночи.

IX

Прошло лето, прошла осень.

В мокрые сентябрьские дни Иса не знал покоя. Забойка отошла уже на задний план. Он все время был за речкой на покосе. Покос по обыкновению был поздний. Так всегда велось в степи: когда у русских уже сметаны стога, киргизы только выезжают. Под осенним дождем сено быстро гниет, и зимой скот ест его лишь с голода.

Эта осень выдалась особенно хмурой и мокрой. Не было дня, чтобы из густых тяжелых туч не лило на землю воды. Но под конец, как нарочно, в то время, когда, пользуясь случайно провернувшимся солнечным днем, на лугу свалили всю траву, пошел мокрый снег. Трава обледенела и померзла. Степь застонала. Ужас бескормицы, ужас страшного бедствия пророчил ранний снег и злобно напевал холодный ветер. Степные люди с трепетом и страхом ждали суровой зимы. Лишних разговоров не было. К чему? Против бога не пойдешь. Видно, ушел он из степи и забыл о ней. Год от году беднеет киргизский народ, год от году уменьшаются стада.

Как-то раз, уже перед тем, как встать реке, Иса встретился с Василием Матвеичем на перевозе.

— Ну? — ехидно щурился Василий: — Откосился, говоришь.

— Откосился.

— Язви-то вас, собаки! На зиму глядя на покос выезжают. Что теперь с сеном-то? Куда его?

— Кто знал?

— Да кому же известно, что зимой идет снег?

— Прошлый год косили, трава зеленый был.

— Что мне в ней зеленой-то! — кричал Василий. — Не надо мне и зеленого, да семенова, а дай мне гнилого, да ильинова.

Исишка не оправдывался.

— Работник нанял? — осторожно справился он, помолчав.

— Нанял Кутайбергеньку. Проворный парень. С этим не пропадешь. Избушку сейчас ладит на зиму.

Исишке стало больно и обидно. Какой-то там Кутайбергенька завладел его избой и, наверное, теперь все переделает по-своему.

— Не уживется этот, — не сдержался он.

— А что ему?

— Знаю я. Мордам бить не даст. Сам набьет.

— Ишь ты! А оглобли-то на что? По вашему брату оне в аккурат подходят. Забыл разве? Скоро, брат, забыл, шибко скоро.

Толпившиеся около киргизы подобострастно хохотали. Уж этот Василий! Скажет так скажет! С ним много не натолкуешь.

Когда река встала и лед окреп настолько, что мог свободно сдерживать быка, Исишкин аул выступил со своими стадами на зимнее стойбище.

Кыстау[10] прятались в мелком прибрежном кустарнике, хорошо защищавшем от заносов и вьюги.

Опять загнали скот по тесным клеткам, опять залезли в темные землянки.

Иса еще летом помочью вывел стены своей зимовки. Потом часто наезжал с покосу: кончал мелкую работу. Теперь оставалось только навесить дверь и затянуть брюшиной окна. Зимовка вышла небольшая, но теплая. Когда в первый раз Иса и Карип остались вдвоем, они, несмотря на усталость, долго не ложились спать. Карип сидела перед жарко натопленной печью с широким устьем. Она старательно раскатывала круглые лепешки, брала их на ладонь и ловко приклеивала к раскаленным стенкам, Иса ходил подле стен, подрезал топором неровности дерна и тщательно исследовал каждую щель.

— Дует! — Он долго держал у щели руку и качал головой: — Откуда дует? Завтра надо посмотреть.

Потом выходил на средину и трогал руками каждую жердь в потолке.

— Как думаешь, тепло будет? Не замерзнем?

Карип таяла от счастья.

— Кто сказал, замерзнем? В этакой избе? Что ты! У Василия жили, разве такая была?

— Не говори! Как жили, бог знает. Просто дурак был, потому и жил. Пускай-ка вот поживет теперь Кутайбергень, пускай узнает. Ты боялась, как справимся, и вот, видишь, бог помог. Бог не откажет, заживем еще.

— Верно, верно. Что я знаю? Ничего я не знаю. Меня не слушай, делай, как лучше.

— Я знаю, как заработать. Погоди, поправимся.