Беловодье

Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась — тоже поняла, что произошло.

Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.

Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:

— А знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке рассказывал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?

Роман разглядывал на свет воду в фужере. Заговаривать ее в коньяк не стал.

— Тогда казалось: главное — доказать, что колдовская сила существует. И сразу мир переменится, проблемы разрешатся. Дай нам волю, мы все болезни излечим, все беды отведем. Мнилось, сможем абсолютно все… — Роман замолчал на полуслове, потому что показалось ему, что говорит не то что-то. То есть вроде верно, но не то.

— Обидно. — Михаил Евгеньевич поверх очков глянул на Романа. — А может, мы в самом деле колдуны ни к черту, а?

— Колдунов стало слишком много, — предположила Тина; коньяк придал ей смелости. — Они друг у друга энергию гасят. Надо главного назначить, чтоб он руководил.

— Как мудро! Назначить главного… А остальные чтоб ему хвосты заносили? — хитро прищурился Чудак. — А если главный будет вовсе не Роман Вернон? То есть скорее всего не он. Что тогда?

— Я не то хотела сказать… — Тина густо покраснела.

— Многие так же, как вы, считают. Но есть и другое мнение. Неужели не слышали? А то говорят, что надо вновь колдунов на костры отправлять. Клянутся, что без огоньку, без страха, без преследований талант колдовской глохнет. А стоит пригрозить колдуну костром, попугать его, да из дома выставить, да гнать и гнать в глушь, в болота, в леса, кольем его бить, — вот тогда и отверзнется в гонимом истинный дар.

— Не люблю открытый огонь, — сказал Роман. — И тех, кто поджигает костры, — тоже.

— Знаете, что я вам скажу, Роман Васильевич: слишком много времени прошло с большой войны. Забыли, что такое настоящий пожар. И вот теперь все раздувают, раздувают… Я тогда пацаном был, только восемнадцать стукнуло, и угодил как раз на Невский пятачок. Там до сих пор кости наших ребят в земле лежат непогребенные. Ночь, ад кромешный, на той стороне немцы наших косят, а на этой мы в лодки грузимся. Ну и заскакивает к нам в лодку круглолицый, упитанный такой комиссар и давай орать про Ленинград, про то, как ни шагу назад. Ну, пока он орал, лодка и отчалила. Он как завизжит: «Стой, куда! Меня нельзя!» И такой в этом голосе страх, просто ужас совершенный в том голосе. Я сижу, смотрю на него, и мне вдруг смешно сделалось. Смех из меня так и прет. А он матерится и требует лодку назад повернуть. Ему лейтенант наш и говорит: «Ничего, скоро вернешься». Напророчил. Только мы из лодки стали высаживаться, как рядом рвануло: комиссару осколок в бедро, мне — в грудь. И нас обратно в той же лодке и доставили. Так вот, Роман Васильевич, с тех самых пор я решил, что многое могу в жизни делать, но комиссарить никогда не буду.

— Что от вас требуют? — спросил Роман, чувствуя, что внутри противно холодеет. — Кто требует?

Чудак вздохнул:

— Что требуют? А чтоб мы хозяина обруча не искали. И намекают, что час настал колдовство в мешок собрать да тем мешком по башке страну нашу непутевую огорошить. Кое-кому идея эта по душе приходится. Но я категорически… — тут Чудодей повысил голос, что с ним случалось редко, — против.

— Почему? — спросила Тина.

— Потому, Алевтина Петровна, что человек сам себе дорожку выбирать должен, и не надобно его на неведомую дорожку колдовством заманивать. Оттого много всяких бед случается.

— Вы откажетесь — другой согласится. — Тина набралась храбрости и кинулась спорить. — Так уж лучше вам. Вы на правильную дорожку направите.

Чудодей рассмеялся:

— Да как же я могу на дорожку направлять? Ну хоть вас, Алевтина Петровна? Я ж, получается, за вас выбрать эту дорожку должен. А вдруг вам та дорожка хуже смерти?

— Роман, разве я не права? — повернулась Тина к водному колдуну.

— Я не знаю, о чем мы говорим. Для канала выбирают направление, а река течет куда хочет. Плотины ее уродуют. А морем или океаном вообще управлять глупо.

Чудодей улыбнулся:

— А знаете, Роман Васильевич, вы вернулись в Темногорск совсем другим, не таким, каким уезжали.

— Каким же я вернулся?

— А вы себя спросите. — Чудодей отвязал поводок от ножки кресла. — Вы мне вот что скажите, Роман Васильевич: удалось ли что-нибудь про обручи разузнать?

— Удалось. Но не так уж и много. В обручах все четыре стихии замкнуты, — сказал Роман. — Это точно. А вот кто их сделал и для чего — не знаю пока.