Белые боги Конго

Центурионы Надежды

На третий день он находит меня. Наверное, это причуда загробной географии, на этом берегу мы оказываемся с разбросом в три дня пешего пути, хотя в час "Ч" находимся намного ближе друг к другу. Молча курим - я свою бесконечную сигару, он - трубку. Его люди молча стоят за его спиной. Мои - насколько хватает глаз - лежат и сидят на своем последнем берегу; и где-то на середине реки скрипит уключина.- Что, опять не получилось, Иван? - в который раз спрашиваю его.- Да, Джон, не получилось, - отвечает он, пристально всматриваясь в приближающуюся к берегу лодку.- Двадцать второго утром наш президент сказал то же самое - ваши ракеты на острове и мы обьявляем блокаду.- У нас тоже без изменений, ТАСС обьявляет о провокации, потом бац - и я здесь,- он выпускает изо рта кольцо дыма, кольцо медленно тает, перемешиваясь с серым туманом. Здесь все из тумана, кроме реки, лодки и ее кормчего. Люди тоже состоят из тумана, я сам туман, туман же у меня в голове, и в прямом, и в переносном смысле. Я не очень четко помню, кто я и что я, свои прежние мысли и чувства я вижу словно сквозь серую завесу. Через саван смерти. Мы все умерли, и не по одному разу. Смотрю на своего призрачного собеседника, и, кроме серого тумана угасания и смерти, чувствую в нем ту же решимость, которую чувствую в себе - пробовать еще раз, и еще, пока кости не лягут по-другому, пока у нас не получится. Потому что так, как сейчас, быть не должно, а кроме нас, исправить это некому. Лодка бесшумно причаливает к берегу, и Последий Кормчий спрашивает:- Ну что, центурионы, готовы?- Готовы! - отвечаем мы хором.

* * *

На третий день терпение Харона лопнуло. Он бросил весло поперек лодки, и, размахивая руками, принялся кричать и ругаться. На латыни брань звучала, как католическая молитва. Испуганный солдатик жался на носу скрипящей и раскачивающейся лодки, пряча голову в воротник гимнастерки. Он был ни в чем не виноват, и я заступился за своего подчиненного. То, что мы оба были мертвы, ничего не меняло. Для меня, по крайней мере.- Что это такое и когда все это кончится! - кричал Харон, отчаяно жестикулируя, - Что это за тени пошли, Цербер их сожри! Мало того, что говорят на наречии северных варваров, мало того, что с ошибками, мало того, что светятся, так еще и вместо звонкой монеты норовят подсунуть какие-то зеленые бумажки!- Я попросил бы вас, сэр, не орать на моих солдат, - сказал я ему, вынув сигару.- А ты кто такой, забодай тебя Минотавр?! - набросился он на меня, оставив в покое рядового, что мне и требовалось.- Бригадный генерал Джон Маркони, сэр, к вашим услугам.- А, - обрадовался он, - так это ты во всем виноват!- Частично, сэр. Эти люди находились под моим командованием, и я чувствую ответственность за их судьбы даже здесь. Я думаю, что могу ответить на все ваши вопросы. Мы американцы, говорим на английском, светимся из-за радиации, а те бумажки, что вы выкинули в реку - это американские доллары.- И сколько же их, этих людей? - заинтересовался он.Я понял, о чем он думает. За те трое суток, что мы здесь, он успел переправить на ту сторону едва ли полсотни.- Я думаю, сэр, что через пару дней здесь будет миллиарда четыре.Он мешком свалился в лодку и уселся, обхватив голову руками.- Это конец света, - прошептал он.- Вот именно, сэр, вы правильно оценили ситуацию.- Надо что-то делать! - вскочил он на ноги.- У меня есть идея, - раздался голос из тумана.- Это еще кто? - удивился Харон.- Мой противник, вероятно, - ответил я.Он подошел ближе, и, вынув трубку изо рта, усмехнулся:- Теперь мы все в одной лодке.

* * *

Первым в лодку поднимаюсь я, за мной мой бывший враг. Бывший, потому что теперь это друг и союзник. Вражда наша зашла слишком далеко и теперь не имеет смысла. Сейчас смысл имеет только одна вещь - жизнь. Но ее у нас уже нет. У нас есть только надежда, надежда на жизнь. Мы центурионы надежды. Наши люди прыгают в лодку следом, привычно рассаживаются вдоль бортов. Я взял с собой отделение "морских котиков", а люди Ивана похожи на моих, как братья-близнецы. Харон отталкивается от берега веслом, и лодка тихо скользит по черной поверхности Стикса, сквозь туман. Сколько это продолжается, я не знаю - время здесь символ, тотем, хищная тварь. Вот она появляется из тумана - змея, пожирающая свой хвост. Утробное чавканье Урбоса заглушает все другие звуки, переговариваться можно только знаками. Мы прыгаем, оскальзываясь на чешуе, пробираемся к голове твари, к той точке, где "сегодня" превращается во "вчера", а "жизнь" - в "смерть". Мои парни, уперевшись ногами в нижнюю челюсть ненасытной твари, рывком приоткрывают ей пасть, а люди Ивана, обхватив хвост, тянут его назад, изменяя ход времени. Урбос, вырванный из нирваны самоедства, недовольно ревет, дергается, разбрасавая нас, и ныряет. Прежде, чем коснуться черной воды, я успеваю подумать: "Только бы получилось!".

* * *