Белые флаги

Шошиа[9] – так зовут одного из обитателей нашей камеры. Сперва я думал, что это прозвище, потому что, во-первых, смуглый Шошиа со своим клювообразным носом действительно очень похож на скворца, во-вторых, он, словно скворец, целыми днями сидит под окном (и поэтому почти все остальные дни проводит в карцере). Вы думаете, Шошиа боится карцера? Ничуть! Однажды он сказал мне:

– Ты, дорогой мой Заза, не поймешь, какая это радость – по выходе из карцера выглянуть в окно! Это может понять только Шошиа, который сидит в клетке и которого в гнезде ждут два желторотых слабеньких птенца…

Фотоснимки этих птенцов Шошиа раз десять на день достает из кармана и каждый раз при этом плачет горькими слезами:

– Чтоб ему сдохнуть, вашему идиоту отцу, детки мои! Черт меня дернул заниматься этим ежевичным соком?! Сидел бы на своем месте завхоза техникума! Разве мало было там денег?! Это все ваша мать, обезьяна паршивая!.. Ненасытная тварь!.. Поделом мне, болвану несчастному!

– И не стыдно тебе, Шошиа, так поносить собственную жену? возмущаюсь я.

– Ух! Ты не знаешь её, дорогой мой Заза! Это – чудовище, это алчный, ненасытный зверь!.. Пусть теперь продает свои бриллиантовые кольца, посмотрю, насколько их хватит!.. Мне ведь влепят лет десять, это точно!.. Все равно! Выйду, прогоню её и женюсь на моей соседке Сиран! Вот помяни моё слово!.. – Шошиа вдруг умолкает и потом произносит доверительно: Знаешь, какую она готовит толму10] ?

В камере, кроме меня и Шошиа, ещё восемь человек. Вечер. Я слышу звяканье ключей за дверью. Это, наверное, надзиратель: время вечерней поверки.

Так и есть. Дверь камеры медленно открывается, и входит молодой незнакомый надзиратель – мы его видим впервые. Все встают.

Надзиратель начинает пересчитывать нас. "Раз", "два", "три", чеканит он, тыча в каждого указательным пальцем.

Чтоб не сбивать надзирателя со счета, тот, кого он уже отсчитал, должен сесть, – таков порядок.

– Кто староста? – спрашивает надзиратель.

– Я! – отвечает с явным мегрельским акцентом один из нас и встает.

– Фамилия!

– Гоголь!

Надзиратель бросает на старосту косой взгляд.

– Имя!

– Чичико!

– Фамилия! – снова спрашивает надзиратель.

– Я ведь сказал, начальник, – Гоголь!

Глаза надзирателя наливаются кровью.

– Сгною в карцере! – ревет он.

– Новичок… – замечает кто-то.

– А вот и выкуси, уважаемый начальник! Фамилия моя на самом деле Гоголь[11]! – спокойно отвечает Чичико и садится.

Надзиратель раскрывает папку с бумагами, уставляется в список, потом с недоумением взглядывает на Чичико и, помолчав некоторое время, приступает к перекличке:

– Девдариани!

– Здесь!

– Накашидзе!

– Я!

– Гулоян!

– И я здесь!

– Гоголь!

Чичико не отвечает.

– Гоголь! – повышает голос надзиратель.

– Я не Гоголь! – вскакивает Чичико. – Я – Толстой, Илья Чавчавадзе, Дуту Мегрели[12], Грибоедов! Понятно? Не Гоголь я! Вычеркните меня из этого проклятого списка и отпустите домой! Ясно?!

Поднимается хохот. Надзиратель-новичок, смешавшись, растерянно улыбается.

– Ты откуда? – спрашивает он Чичико.

– Из Нахаребао[13], провалиться ему в тартарары! Двести лет назад дед моего деда поселился там, да и омегрелился. Ему что? Лежит себе в могиле. А мне из-за его фамилии покоя нет! Хотя бы словечко знал я по-русски или по-украински!.. Вот наказание!..

Мы кое-как успокоили Чичико.

Надзиратель продолжал:

– Чейшвили!

– Я, уважаемый!

– Мошиашвили!

– Здесь я, здесь, дорогой!

– Мебуришвили!

– Здесь!

– Гамцемлидзе!

– К вашим услугам!

– Саларидзе!

– Есть!

– Моголадзе!

– Его ещё не арестовали! – замечает кто-то.

– Соголадзе, – поправился надзиратель.

– Ищут!

– Чоголадзе! – выкрикивает надзиратель.

– Он в соседней камере, – показывает большим пальцем себе за спину Гулоян.

– Почему же его фамилия в этом списке? – спрашивает надзиратель.

– А я почем знаю? – удивляется Тигран.

– Уважаемый, быть может, вы ищете Гоголадзе? – спрашивает с изысканной вежливостью Шошиа.

Надзиратель молча смотрит на него, потом заглядывает в список и утвердительно кивает головой:

– Да, Гоголадзе!

– В таком случае это – я! – встает Шошиа.

Надзиратель захлопывает папку и обращается к старосте:

– Гоголь! Есть претензии у десятой пятого? ("Десятая пятого" означает: десятая камера пятого этажа.)

– Изложить письменно или доложить на словах? – спрашивает Чичико.

– Говорите! – хмурится надзиратель, вновь раскрывает папку.

Гоголь подмигивает нам.

– Я думаю, начнет Гамцемлидзе! – говорит он с улыбкой.

Гамцемлидзе поправил очки и начал:

– Вам, должно быть, известно, что мы – не обыкновенные арестанты…

– А какие же? – удивился надзиратель.

– Не перебивайте, уважаемый! Гамцемлидзе предупреждающе поднял руку. – Мы ведь не мешали вам при чтении списка!

Сбитый с толку надзиратель раскрыл было рот, но промолчал. А Гамцемлидзе продолжал: