Белые кони

И мы, выйдя из барака, направились к нарядной праздничной толпе. Серега Червонец с дружками стоял у магазина, видать, уже успели хлебнуть. Заметив нас, Серега что-то сказал своим дружкам, а те, рады-радешеньки, загоготали, заухали. Вадим конечно же услышал их гоготанье, но не обернулся, не сбавил шаг. Да и то сказать, крепкий характерец надо иметь, чтобы вот так, под руку, на глазах у всего поселка идти с Люсей Пусиком, далеко не лестная слава о которой совсем недавно, каких-то три-четыре месяца назад, катилась по всем баракам. Много неправды говорили о Люсе, но на каждый роток, как говорят, не накинешь платок. Вадим шагал напряженно, глядя прямо перед собой, а Люся прижималась к нему и без умолку говорила. «Что ж вы, товарищи, опаздываете? — укорил Вадима профорг. — Наша первая колонна, понимаешь, а вы опаздываете. Нехорошо, понимаешь…» Он сунул в руки Вадима и Люси транспарант и исчез. Колонна двинулась. Вокруг слышались смех, шутки, грянула музыка, никто не обратил внимания на Вадима и Люсю, и бригадир заметно повеселел.

Но Червонец и впрямь ничего не забыл.

Я вернулся домой поздним вечером. Из-за двери доносился голос Сереги, какая-то возня и грязная пьяная ругань. Первым, кого я увидел, войдя в комнату, был Миня. Он стоял у стены, серый, жалкий, и расширенными глазами смотрел, как двое Серегиных дружков, бросив Люсю на кровать, пытаются сорвать с нее одежду. Люся отбивалась молчаливо и яростно. Миня не видел Вадима, а на него стоило бы посмотреть. Бригадир, белый как полотно, медленно поднимался с кровати, и лезвие финки, приставленное Червонцем к его горлу, так же медленно разрезало кожу. Струйка яркой крови быстро катилась вниз по гладкому нейлону Вадимовой рубашки, но он упрямо, не сводя страшных глаз с Люси, вставал, и лезвие отступало.

Мне сделалось весело. Я знал, что ничего уже не произойдет, мы скорей подохнем под финками этих скотов, нет, теперь даже не подохнем, это могло бы случиться с Вадимом, если бы он оказался один, а теперь нас двое.

— Мужики! — крикнул я. — Как не стыдно?!

— Запорю, — прошипел Серега. — Сиди, гад! Была она Пусиком, Пусиком и останется, была она…

Не удалось договорить Сереге. Секунды для меня растянулись раз в десять, как всегда бывало со мной на ринге перед хорошим, последним ударом, после которого, я знал, противник уже не встанет. Пока замедленно, как при специальных съемках в кино, оборачивался Серега на мой голос, я успел оттолкнуть его от Вадима и оказаться возле двух дружков к тому моменту, когда они замедленно распрямились, повернулись ко мне лицом и стояли, как солдаты при внезапном появлении командира, хотя, конечно, продолжали двигаться. Я уложил их обоих двумя резкими точными ударами под подбородок. Они упали рядком, так же, как стояли ранее. Теперь можно заняться и Червонцем. Но им уже занимался Вадим и делал это, надо сказать, очень непрофессионально. Он его просто бил, методично, обстоятельно, как все, что он делал в жизни: кайлил мерзлоту, учил немецкий или заучивал формулы сопромата. Челюсти Червонца звонко клацали, голова моталась, как у зарезанного петуха, он уже не мог держаться на ногах, и Вадиму приходилось одной рукой поддерживать Серегу, что вдвое снижало его производительность. Я попытался остановить Вадима, но он прохрипел:

— Уйди, Толя. Не подохнет. Такие сами не дохнут.

Серегины дружки очнулись и, держась за головы, покачиваясь из стороны в сторону, выскользнули в коридор, благо дверь была распахнута и им не пришлось тыкаться, искать ее. Серегу мы вытащили на улицу и швырнули в подтаявший сугроб. Он шлепнулся тяжело, как куль, и даже не шевельнулся. Из раны Вадима густыми каплями выливалась кровь.

— Больно?

— Пройдет, — Вадим поднял кусок чистого снегу и приложил его к горлу. — Миня-то, а? Миня-то… — сказал он.

— Д-да…

— Идем.

Люся, завидев Вадима, сразу кинулась к нему, хотела вытереть кровь с его шеи, но он отвел ее руки и сказал:

— Уходи.

Люся, растерянно улыбаясь, кое-как оделась и ушла. Мы молча обернулись к Мине. Миня хотел что-то сказать, но вдруг как-то странно всхлипнул, кинулся к вешалке, схватил полушубок, шапку и выбежал вон. Так мы больше его и не видели. Вещички свои он забрал, когда мы были на работе, в бригаду не заявлялся, поговаривали, что устроился на рудник, а кто-то сказал, что вообще смылся из Полярного. Зря он так. Ну, поговорили бы с ним, в другой раз, может, и посмелее стал, все-таки компанейский он был парень, веселый. Струсил, конечно, так под ножом не всякий устоит. Зря.

Миновало больше месяца. Люся не появлялась. Вадим ходил мрачный и неразговорчивый. Солнце совершенно не опускалось за горизонт: настал долгий полярный день. На ночь мы завешивали окна шерстяным одеялом, а когда работали «с нуля», не снимали его и днем. Однажды, отсыпаясь после ночной смены, я услышал сквозь сон шепот и открыл глаза. Вадим и Люся лежали на кровати под простыней, которая в полумраке комнаты казалась ослепительно белой.