Белые лебеди омолуку

Айтала удивило, что во многих картинах его друга в центре, сбоку или «в небесах» была тщательно выписана фигура рыбака-охотника или охотника-рыбака, который тащил на себе все свои снасти и оружие – древние и современные – сети, стрелы, капканы, корчаги, ружья, лопаты, колья, вёсла, патроны, ножи, батыйа[16], луки, колчаны, бинокли, консервные банки, даже запасные «кирзухи» советского производства, портсигары, вилки, алюминиевые кружки и т.д. Вещей было много, и он, бедный, всю эту гору тащил на себе и при этом пускал дым из длинной трубки. Да, это был образ «вечного таёжника», человека, не изменившегося нисколько за прошедшие столетия и даже тысячелетия, этакий живой, не сдающийся метаморфозам судьбы вечный Якут. Да, действительно, сейчас по небу летают самолёты и ракеты, несутся с бешеной скоростью поезда и машины, гудят, пуская дымы, высокие трубы плавающих судов и многоэтажных заводов, а Охотник, сын тайги, всё так же ходит пешком, взвалив на себя необходимые для жизни предметы, по родной, любимой земле предков, таких же точно как он сам. Всё в Жизни меняется, не исчезает только Охотник – якут, тунгус, юкагир, чукча, тувинец, бурят, ханты-манси. Он вечный! Он вечный, пока есть, живёт и дышит Природа. Толпа вокруг Миши Сатырова стала постепенно редеть, рассеиваться по отсекам и Айтал, улучив момент, быстро подошёл к другу, дёрнул за рукав. Увидев Айтала, художник обрадовался, засиял, выпалил:

– Пришёл-таки? Физя-мизя! Молоток!

Физей он называл Айтала из-за физики, на которой друг был помешан ещё будучи школьником, ибо он законы и формулы физики знал, как никто, назубок и был первым подсказчиком в классе, и ребята, которым были до фени все эти дурацкие задачки в учебниках, списывали у него, Физи Барахова.

Айтал обнял друга, сказал:

– И ты, Миша, супер… Такое сегодня развернул… Ну, ты даёшь! Мне особенно симпатична, – он кивнул в сторону картины, – вон та композиция с алкашом. Особенно ноги девушек. С натуры рисовал?

– Это не алкаш, – поморщился Миша. – Это человек в начале пути, когда он тонет, но не сдаётся, не погибает, старается выскочить, выжить, пока есть такое чудо, как голые ноги женщин, наших красавиц.

– Понятно, – кивнул Айтал. – И ты выжил, понимаешь, благодаря ляжкам своей жены? Только первой, или второй? – он игриво подмигнул.

– И не только своих жён, – улыбнулся художник. – Их много, и они везде.

Тут Миша заметил недалеко от них симпатичную брюнетку с коротко стриженными волосами, окликнул:

– Лана! Иди сюда! – потом он толкнул друга в бок, тихо сказал: – А вот одна из них, обрати внимание, моя знакомая, соседка.

Девушка, чётко цокая каблучками высоких туфель, виляя округло-симпатичными бёдрами, улыбаясь, подошла к ним, сказала:

– Ну, Михаил Батькович, Вы меня удивляете! Поздравляю! Всё опишу, как надо.

– Это Лана Васильева, журналистка из «Молодёжки». Обещала что-то написать.

Художник повернулся к другу, представил его:

– А этот симпатичный товарищ – мой друг. Кандидат, научный сотрудник Института физтех проблем Севера. Будущий научный светил… или светило?

– Засвеченный ноне, – улыбнулся Физя.

– И зовут его Айтал Барахов. Запомни, Лана. Потом о нем тоже будешь писать, как пить дать! – цокнул языком Миша.

– Оч-чень приятно, – с деланным баском произнёс Айтал и, ловко схватив её нежную ручку, галантно поцеловал.

– А Вы, я смотрю, «жентельмен»? – разом засияла красавица. – Вуаля!

– «Жен-тель-мен»-то сокращённое от «женское тело для менов», мужчин, – сострил на ходу Айтал, показывая что он «не промах», не «дурачок штампованный», коих много.

– Отлично! Ха! – звонко, не стесняясь, засмеялась Лана. – Уважаем таких.

– Ну, вот и хорошо, – радостно произнёс художник. – Всё путём, как пить дать.

– А пить тута дадут? – снова съюморил Айтал, щёлкнул пальцем по горлу. – Чего-то зачесалось в «трубе».

– Твоя «труба», Айтал, всегда зовёт: и, кстати, начнётся скоро фуршет в крайнем отсеке. Потерпите чуток?

– И не такое терпели! – вскинул вверх брови Айтал, потом повернулся к девушке, спросил: – А Вы, мэм, чего предпочитаете? Шампанское, виски… Или глинтвейн?

– Сухое люблю, полусладкое, – «томно» и игриво произнесла она, показав Айталу свои ровные белые зубки. – Фор ю?

– Ну, для меня, конечно, ром, – в том же шутливом тоне ответил парень. – Настоящий «Хавана»! Ну, для этого надо лететь на Кубу, к сожалению. Такого добра в Якутске не найдёшь, даже в лучших ресторанах. Есть обычный набор: «Агдам», «Портвейн», «Солнцевдар», «Спотыкач» или «Верь муть». То есть вермут. И всё это великолепное пойло день и ночь ждёт своих покупателей, верных поклонников товарища Бахуса. Не так ли? Выбора нет.

– Да, Якутску, конечно, далеко до Парижа, – вздохнул «виновато» Миша. – Но для гостей я купил ящик водки, шампанское и… хорошие сухие вина, молдавские. Два ящика.

– Мы выпьем всё! – хлопнул по плечу друга Айтал. – Пора, друг, пора!

И тут, действительно, широко распахнулись двери крайнего отсека, и кто-то крикнул:

– Пожалуйте, гости дорогие, к столу! Прошу!

– Пошли! – засиял Миша. – Настал миг истины… Миг веселья и радости! Ура!