Белые лилии

– Римма отвезет тебя домой, как только будет можно. Скорее всего, к концу августа, – говорит Максим и достает из кармана джинсов ключи от машины, смотрит на них, нажимает кнопку, и где-то за окном раздается урчание дизеля, темноту ночи рассеивает свет фар. Он поднимает на меня глаза и говорит:

– Мне плевать, как ты будешь встраивать меня в свою жизнь, потому что времени на нелюбимых женщин у меня нет, – не ласка, не нужда – подарок. – Как только я научусь не убивать тебя…

Максим замолкает… а потом выходит в коридор – за ним закрывается дверь. Я слышу его легкие шаги по полу прихожей, как открывается и закрывается дверь входная, слышу глухой хлопок двери автомобиля. Двери, двери, двери… Уход и возвращение звучат одинаково. Шелест гравия подъездной дорожки, когда GL разворачивается, чтобы, разрезав ночь, покинуть обитаемый остров.

А потом – тишина. В этой ватной, многослойной, бездонной тишине я спускаюсь на пол, но ноги не держат – я оседаю, сажусь, ложусь на пол, сворачиваюсь в клубок. Кутаюсь в халат, прячусь, сжимаюсь, и все, что есть во мне, превращается в звук – криком, слезами, стонами и хриплым воем, тихим, тонким вибрато судорог моего тела. Внутри меня перемалывается сознание, вера, память и время… время полетело, понеслось, закружилось – сколько минуло часов, суток, столетий, прежде чем Римма открыла дверь и вошла в дом? В каком веке она, забежав на кухню, бросила на стол пухлые конверты с письмами моей дочери, опустила на пол щенка и подбежала ко мне, пытаясь отодрать мои ладони от лица, пытаясь распрямить пружину тела, осмотреть, помочь, собрать воедино все, что от меня осталось? Щенок – пушистым комком счастливого неведения – по полу, мягкими лапами – ко мне: мокрым носом – в мои руки, щеку, ухо, волосы.

– Да отойти ты… – мягко отодвигает его в сторону огромная лапа Риммы, и он радостно бежит в другую комнату, вынюхивая, высматривая, а она пыхтит надо мной. – Максимка, Максимка…

Глава 14. Заново

Поднимаю глаза и смотрю на Егора – повзрослевший, изрядно потрепанный жизнью и, странным образом, именно поэтому гораздо более мудрый и опытный, чем его предшественники, полный сил, энергии и воли, верный слуга народа. Таким, каким он будет лет через тридцать. Мужское лицо смотрит на меня с билборда прямо и честно, и я в который раз удивляюсь, до чего же Егор похож на человека с рекламного щита – вылитый отец. Когда-нибудь и у него будет такой честный, прямой взгляд (глаза – в пол, нервное переминание с ноги на ногу, еле слышный шепот в свой воротник…), когда-нибудь и он будет сдержан, нордически хладнокровен (быстрые, сильные, точные удары по лицу, печени, в солнечное сплетение), когда-нибудь и он будет служить народу (меленькая, сломанная Вика).

Сразу после Максима.

Петрович лениво оглядывает билборд, без особого энтузиазма изучая лицо нашего губернатора, а затем подходит к ближайшей опоре и меланхолично справляет малую нужду на металлическую опору. Улыбаюсь: если я когда-нибудь окончательно потеряю стыд, я сниму штаны и выражу свое мнение о новом руководстве в том же ключе и столь же радикально.

– Иди сюда, – говорю я ему.

Огромный увалень поднимает на меня глаза, а потом грузно шагает ко мне. Поравнявшись со мной, он тыкается носом в мою ладонь, и мне становится интересно, отчего я не завела пса еще раньше? Протягиваю руку, пальцы – в густую шерсть, цвета топленого молока. Иногда он напоминает мне огромную зефирку со вкусом крем-брюле. Почему у меня никогда не было собаки? Римма купировала ему уши и хвост, и теперь этот красавец выглядит так презентабельно, словно его мать трахалась исключительно после предоставления кавалером родословной и ветеринарной карты. Кто бы знал, что он – беспородная дворняга…

– Поехали домой, – говорю я, поправляя намордник.

Он не возражает, по крайней мере, раздражения не выказывает. Мы разворачиваемся и идем к машине. Он со мной всего четыре месяца, но мы уже прекрасно спелись – он угрюм, молчалив и, как самый настоящий кабель, уделяет больше внимания своим яйцам, нежели мне. В свою очередь, я получаю великую роскошь не поддерживать светскую беседу, когда в этом нет нужды, и без зазрения совести могу чесать зад в его присутствии. Наверное, это идеальные отношения. Очевидно, с самого начала я нуждалась в самцах не той породы. Дверь машины – нараспашку: я помогаю огромному псу забраться на заднее сиденье, после чего сажусь за руль. Ключ в замке зажигания – мотор приветственно урчит, а я цитирую первого на Земле космонавта:

– Поехали.

Отсюда до дома путь не близкий, но дорога свободная, а компания подобралась приятная, наверное, поэтому, тех двадцати минут, что пролетели в дороге, я просто не заметила. Уже заехав во двор своего дома, я замечаю знакомую фигуру. Настроение мгновенно множится на ноль и, паркуясь, я тихо матерюсь под нос. Пока мы с Петровичем десантируемся из маленькой, неуютной для такого огромного зверя, тачки, она уже подходит к машине:

– Привет.