Белые люди

— Но разве от самого присутствия злого человека мы не почувствовали бы определенного рода ужаса — вроде того, который, по вашим словам, мы испытали бы при виде кровоточащего розового куста?

— Почувствовали бы, если бы были ближе к природе. Ужас, о котором вы говорите, знаком женщинам и детям — даже животные испытывают его. Но у большинства из нас условности, воспитание и образование ослепили, оглушили и затуманили естественный разум. Конечно, иногда мы можем распознать зло по его ненависти к добру — например, не нужно большой проницательности, чтобы догадаться, какое совершенно неосознанное для авторов влияние навеяли рецензии на Китса в «Блэквуде»[3]. Однако подобные манифестации случаются крайне редко, и я подозреваю, что, как правило, иерархов Тофета[4] совсем не замечают, а если и замечают, то принимают за хороших, но заблуждающихся людей.

— Но вы только что употребили слово «неосознанный», говоря о критиках Китса. Разве зло бывает неосознанным?

— Всегда. Ему просто полагается быть таким. В этом отношении, как и во всех прочих, оно подобно святости и гениальности. Это всегда некий подъем, или экстаз, души; необычайная попытка выйти за пределы обыденного. А то, что выходит за пределы обыденного, оставляет позади и категории сознания, ибо наш разум улавливает лишь те явления, которые ему привычны. Уверяю вас, человек может быть невероятно дурным и даже не подозревать об этом. Но я повторяю, что зло — в столь определенном и истинном смысле этого слова — встречается крайне редко. Более того, я полагаю, что оно встречается все реже и реже.

— Я стараюсь следовать за вашей мыслью, — сказал Котгрейв. — Из того, что вы сказали, можно сделать вывод, что истинное зло в корне отличается от того, что мы привычно называем злом?

— Именно так. Без сомнения, между ними существует некая поверхностная аналогия — чисто внешнее сходство, которое позволяет нам вполне оправданно употреблять такие выражения, как «спинка стула» или «ножка стола». Оба эти явления иногда говорят, так сказать, на одном языке. Какой-нибудь грубый шахтер, неотесанный, неразвитый «тигрочеловек», выхлебав пару лишних кружек пива, приходит домой и до смерти избивает свою надоедливую жену, которая неблагоразумно попалась ему под горячую руку. Он убийца. И Жиль де Рец был убийцей. Но разве вы не видите, какая пропасть лежит между ними? В обоих случаях употребляется одно и то же «слово», но с абсолютно разным значением. Нужно быть невероятным простофилей, чтобы спутать эти две вещи. Это все равно, что предположить, будто слова «Джаггернаут» и «аргонавты» имеют общую этимологию[5]. Несомненно, такое же слабое сходство существует между «общественными» грехами и настоящим духовным грехом, причем в иных случаях первые выступают в роли «учителей», ведущих человека ко все более изощренному святотатству — от тени к реальности. Если вы когда-либо имели дело с теологией, вы поймете, о чем я говорю.

— Должен признаться, — заметил Котгрейв, — что я очень мало занимался теологией. По правде говоря, я много раз пытался понять, на каком основании теологи присваивают своей любимой дисциплине титул Науки Наук. Дело в том, что все «теологические» книги, в которые мне доводилось заглядывать, были целиком посвящены либо ничтожным и очевидным вопросам благочестия, либо царям Израиля и Иудеи. А все эти цари меня мало интересуют.

Эмброуз усмехнулся.

— Нам следует постараться избежать теологической дискуссии, — сказал он. — У меня есть ощущение, что вы оказались бы опасным противником. Хотя, может быть, упомянутые вами «даты правления» имеют столько же общего с теологией, сколько гвозди в сапогах нашего шахтера-убийцы — со злом.

— Однако, возвращаясь к предмету нашего разговора, вы полагаете, что грех есть нечто тайное, сокровенное?

— Да. Это адское чудо, так же как святость — чудо небесное. Время от времени грех возносится на такую высоту, что мы совершенно неспособны даже догадаться о его существовании. Он подобен звучанию самых больших труб органа — такому низкому, что наш слух не может его воспринимать. В других случаях он может привести в сумасшедший дом, в третьих — к еще более странному исходу. Но, в любом случае, его никак нельзя смешивать с простым нарушением законов общества. Вспомните, как апостол, говоря о «другой стороне», различает «милосердные» деяния и милосердие. Человек может раздать все свое имущество бедным и все же не быть милосердным и точно так же можно избегать любого преступления, и все же оставаться грешником.

— Ваша точка зрения очень необычна, — сказал Котгрейв, — но я признаюсь, что она мне чем-то привлекательна. Я предполагаю, что из ваших положений логически вытекает заключение, что настоящий грешник вполне может произвести на стороннего наблюдателя впечатление достаточно безобидного создания?